Есенин, его жёны и одалиски - Павел Федорович Николаев
Встречу на Тверском бульваре отметили в кафе «Стойло Пегаса». Присутствовали друзья Есенина: А. Мариенгоф, В. Шершеневич, И. Грузинов и М. Ройзман. Последний вспоминал:
«В комнате, заполненной цветами, окружённая поднимаемыми в её честь бокалами с шампанским, Августа, раскрасневшись, смотрела, влюблённая, на Сергея. А его глаза, как сапфиры, светились голубизной нежности и любви.
– Гутя, – обратился к Миклашевской Мариенгоф, – мы вручаем вам сердце Сергея. Берегите его как зеницу ока.
Шершеневич скаламбурил:
– Серёжа! Твоя любовь к Августе пробудилась в августе! Пусть цветёт твоё августейшее чувство!
– Я предлагаю тост, – объявил Грузинов, – за подругу Серёжи, красота которой достойна кисти Рафаэля!
Мы радовались, что Есенин наконец успокоится и начнёт писать стихи, посвящённые празднику своего сердца».
Есенин ежедневно увозил Августу в лес, в подмосковное лето. Казалось, и солнечные дни, и речные излучины, возле которых они подолгу сидели молча, внимая природе, – всё шло навстречу их роману. Казалось!
Как-то в ресторане «Медведь» Есенин вдруг заявил Августе:
– Я буду писать вам стихи.
Мариенгоф пошутил:
– Такие же похабные, как Дункан?
– Нет, ей я буду писать нежные, – серьёзно ответил поэт.
За сентябрь – декабрь им был создан цикл стихотворений «Любовь хулигана». В него вошли следующие стихи: «Заметался пожар голубой…», «Ты такая ж простая, как все…», «Дорогая, сядем рядом…», «Мне грустно на тебя смотреть…», «Ты прохладой меня не мучай…», «Вечер чёрные брови насопил…».
После опубликования стихотворения «Заметался пожар голубой…» Сергей Александрович договорился встретиться с Миклашевской в кафе. Августа задержалась на работе. «Когда я пришла, – вспоминала она, – он впервые при мне был нетрезв. И впервые при мне был скандал.
Есенин торжественно подал мне журнал. Мы сели. За соседним столом что-то громко сказали по поводу нас. Поэт вскочил. Человек в кожаной куртке схватился за наган. К удовольствию окружающих, начался скандал…
Казалось, с каждым выкриком Есенин всё больше пьянел. Вдруг появилась сестра его Катя. Мы обе взяли его за руки. Он посмотрел нам в глаза и улыбнулся. Мы увезли его и уложили в постель. Я была очень расстроена. Да что там! Есенин спал, а я сидела над ним и плакала. Мариенгоф “утешал” меня:
– Эх вы, гимназистка! Вообразили, что сможете его переделать! Это ему не нужно!
Я понимала, что переделывать его не нужно! Просто надо помочь ему быть самим собой. Я не могла этого сделать. Слишком много времени приходилось тратить, чтобы заработать на жизнь моего семейства».
«Семейство» Миклашевской состояло из неё и сына-подростка. Где-то маячил муж, с которым она не жила, но которого продолжала любить. Это был танцор Лощилин. Он рано состарился. Технический профессионал без дара Божьего, без темперамента, без нерва. Есенин называл его безликой личностью и удивлялся, что такого можно любить. Писал:
Пускай ты выпита другим,
Но мне осталось, мне осталось
Твоих волос стеклянный дым
И глаз осенняя усталость.
О возраст осени! Он мне
Дороже юности и лета.
Ты стала нравиться вдвойне
Воображению поэта.
Интересная ситуация. Впрочем, для Есенина привычная и мало его смущавшая. Александр Ваксберг писал по этому поводу: «Он читал ей эти стихи в квартире на Малой Никитской и в подмосковном лесу. В строках поэта она узнавала не только себя, но и то, какими глазами поэт на неё смотрит, какой её видит. Убивало не столько то, что Лощилина нисколько не волновало появление Есенина. Появился – вот и славненько: моё всё равно со мной, а тот пусть утешится тем, что осталось».
Сергей Александрович почти ежедневно увозил Миклашевскую в лес, в подмосковную осень. Казалось, и солнечная погода, и дни без дождей, и речные излучины, возле которых они часто сидели молча, внимая природе, – всё вроде бы шло навстречу – чему? Их несостоявшемуся роману? Их любви, которой не было? А что было? Достоверно было только одно – цикл стихов, посвящённых Августе и ставших жемчужиной русской поэзии.
Миклашевская вошла в круг близких поэту людей. Они вместе встречались с Сергеем Конёнковым в его мастерской, с Георгием Якуловым, замечательным художником и другом Есенина, с Михаилом Кольцовым – его журналистская звезда начала тогда свой бурный восход. На очередную возлюбленную Есенина пожелал взглянуть Маяковский. С подачи Мариенгофа Есенин даже вызвался «образумить» Мейерхольда, убедить его, чтобы взял Августу под своё крыло: после того, как Мастер «увёл» от него жену, Есенин продолжал оставаться ближайшим другом семьи и имел огромное влияние и на Мейерхольда, и на Зинаиду Райх.
По воспоминаниям Миклашевской, в первый месяц знакомства с Есениным они встречались каждый вечер. Был сентябрь – золотая пора наступающей осени. Сергей Александрович радовался возвращению из-за границы и наслаждался русской природой. Августа говорила:
– Он был счастлив, что вернулся домой, в Россию. Радовался всему, как ребёнок. Трогал руками дома, деревья… Уверял, что всё, даже небо и луна, другие, чем там, у них. Рассказывал, как ему трудно было за границей. И вот, наконец, он всё-таки удрал! Он – в Москве…
Европу и Америку Есенин поминал недобрым словом в сочинённых тогда же частушках:
У Европы рожа чиста,
Не целуюсь с ею!
Подавай имажинисту
Милую Рассею!
В мать тебя, из мати в мать,
Стальная Америка!
Хоть бы песню услыхать
Да с родного берега.
В разговорах с Августой Есенин чаще всего упоминал Анатолия Мариенгофа:
– То ворчал, что Мариенгоф ходит в клуб, в бобровой шапке, а жена ходит в короткой кофтёнке и открытых прюнелевых[86] туфельках. Возмущался, что Мариенгоф едет в Ленинград в мягком вагоне, а Никритина в жёстком.
Уезжая за границу, Сергей Александрович просил Мариенгофа помогать его сестре Кате. Анатолий Борисович не смог этого сделать, так как кафе «Стойло Пегаса» без Есенина перестало приносить доход. Это не помешало Мариенгофу скопить денег на поездку в Париж, что навело его друга на невесёлые мысли. Приятели поссорились.
– И всё-таки, – радовалась Августа, – когда Мариенгоф с Никритиной долго не возвращались, Есенин пришёл ко мне и попросил: «Пошлите этим дуракам деньги, а то им не на что вернуться. Деньги я дам, только чтобы они не знали, что это мои деньги».
Вспомнил тогда Сергей Александрович и другие грехи приятеля:
– Анатолий всё сделал, чтобы поссорить меня с Райх. Уводил меня из дома, постоянно твердил, что поэт не должен быть женат: «Ты ещё ватные наушники надень». Развёл меня с Райх, а сам женился и
