Дмитрий Балашов. На плахе - Николай Михайлович Коняев

грабеж соседей? Правда, не разорение до смерти, не на убой битье, а для платы хану, чтобы тот не напустил орду, не вырезал, не сжег дотла. Князь Александр Тверской, выступавший открыто против ордынцев, был безрассуден в своей храбрости, и это вело к напрасным жертвам и даже катастрофе. Калита мучается своей ролью, сыну рассказал все под тайною. Семен понял как должно. Спросил только: «Не берем ли на себя излиха?» Пришлось показать отроку всю казну, грамоты, расчеты княжие… Другой бы обрадел, а этот враз о справедливости помыслил! И хорошо. Честь, совесть, правду терять не след… «Власть – бремя. И пока она для тебя пребудет бременем, дотоле ты прав». Тяжко быть все время распятым на кресте собственной совести, но творить дело надо. Дипломатия, обращение к церкви, строительство, забота о землепашце – все подчинено главной идее. Не пришло еще время дать прямой бой, идет поиск объединяющего символа (недаром крестник его Алексий взывает к Ивану: «Нужен святой»). А Иван принимал это, но и понимал, что в жизни надо принимать то, что есть, и «из этого делать потребное…». Поучая сына, он говорит ему: «Основа прочности власти – предание», понимая скрепляющую силу традиции. Он понимает, что свой план, свои замыслы он может осуществить, только когда будет опираться на весь народ. Иногда сын сомневается в возможностях народных и говорит отцу: «Тяжко, отец, требовать ото всех высокого! Величие разве не удел избранных? Я вот пьяных не люблю, даже боюсь…» Иван решительно возражает: «Пиянство от лени!.. Труженик, он не пьет, а пирует, да и то в свой праздничный час! А требовать ото всех, ото всего народа величия надобно, сын!»

Тут уже свое великокняжеское представление о народе, который сам и потребовал величия духа от своих правителей. И народ в романе не пассивен, не потерял веры в жизнь, в будущее. Символична сцена в прологе, когда снова и снова возрождается жизнь. И к пепелищу, где не будет убитого ордынцами хозяина, идет мать с сыном, купив корову и тихо следуя за ней к новому очагу. И «пока они, восклицает автор, – будут гнать корову (вновь и опять, вновь и опять), пока будет молоко для детей, будущих пахарей и воинов, дотоле пребудут города и храмы, гордая удаль воевод и книжная молвь, многоразличные науки, художества и ремесла, дотоле пребудет страна и все сущее в ней!»

Иван Калита – собиратель, объединитель всего важного и нужного для будущего мощного государства: земель, серебра, мастеров, воинов, державных людей. Как истинная историческая личность больше всего он любит строить, созидать. «Градское велилепие» – его цель. И страницы зодчества в романе все пронизаны радостью, но не только смоляным духом, топорным перезвоном встречала тогда Москва. Она училась возводить каменные здания, утверждала свой неповторимый облик, не озираясь даже на великих предшественников: Константинополь, Киев, Владимир. Ордынская сабля висела над Русской землей, а тут, в Москве, кипела созидательная работа, и ее впечатляющие сцены удались Д. Балашову не меньше, чем мудрые беседы, вскрывающие время и историю, баталии и пейзажи.

В «Истории государства Российского» Н.М. Карамзин восклицает: «…но, справедливо хваля Иоанна за сие государственное благодеяние, простим ли ему смерть Александра Тверского, хотя она и могла утвердить власть Великокняжескую? Правила нравственности и добродетели, – продолжает историк, святее всех иных и служат основанием истинной Политики. Суд истории, единственный для Государей… не извиняет и самого счастливого злодейства…».

Трагический этот вопрос и трагическая фигура князя предстают в романе «Бремя власти». Автор не вершит суд, не дает откупа грехов за преступление, не прощает Ивана за гибельные для отдельных князей решения. Он воспроизводит объективную картину времени, вскрывает логику поступка, психологическую мотивировку действия великого князя, показывает тяжкую ношу власти, историческую обусловленность объединения русских земель, закономерность движения народа.

Дмитрий Балашов воссоздал историю самого сложного периода разгрома и катастрофы. Русские снова учились власти, учились строить, учились верить. Они проходили жизнь заново. Нам тоже надо научиться видеть лжеценности, находить мужество сдерживаться, брать на себя бремя власти, веровать и верить, надо преодолеть нерешительность и поверить в милость Божию и собственные силы.

Балашов создал подлинную панораму жизни Руси. Это художественный и научный подвиг. Он овладел материалом, что достойно великого ученого (вы знаете, что наши школьники, студенты и тем более политические деятели не знают этого периода истории). Он создал художественные образы эпохи, ее символы. Мы знаем Ивана Калиту, митрополита Алексия, Симеона Гордого по Балашову. Мы чувствуем запах смолистых бревен Кремля, слышим звуки утренней раннесредневековой Москвы, гортанные крики обладателей ярлыков и светоносную молитву Сергия Радонежского – по Балашову. Мы получили осязаемую историю Отечества и далекую, не освещенную в полной мере эпоху. Она, эта история, отныне наша, а не отдаленный миф и легенда.

И язык! Балашов восстанавливает язык! Русский язык! Кровный, идущий от глубин, от чащ, дубрав, болот и селищ. От Ильмень-озера и Трубчевска, от Брынских лесов и Белого моря.

Балашов – мастер языка. Он мастер, хранитель очага нашей Речи.

Да, язык романов Д. Балашова – едва ли не главное достоинство произведения. За неторопливым тихим речением Ивана Калиты, быстрой импульсивной речью Семена, прозрачным, несколько поверхностным словом Александра Тверского, книжной премудростью грека Феогноста, вещими рассуждениями Алексия, ограниченной суровостью Узбека четко ощущается характер героев. Если первые несколько страниц ты читаешь как бы на ощупь, чувствуя в полузабытых контурах известное издавна, заложенное в твое языковое сознание слово, то в дальнейшем идешь по этой праздничной улице русской речи, радостно узнавая и восторженно приветствуя своих старых знакомых, уведенных кем-то из твоего обихода и употребления.

Ученый-фольклорист Дмитрий Балашов, как никто другой, чувствует образную силу слова, его выразительность и необходимость. И если в его предыдущих романах «Господин Великий Новгород», «Марфа Посадница» иногда было (употребляя часто встречающееся у него слово) «излиха» старых выражений, то в последних, мне кажется, он применял ту необходимую «дозировку», когда, воссоздав древним словом образ эпохи, он не преградил им путь к сознанию современного читателя.

В свое время мне довелось поздравить с семидесятилетием маршала Г.К. Жукова. Мы вручили ему любимый им «Тихий Дон» и сборник патриотической поэзии «О, Русская земля!». Перелистывая сборник, прославленный полководец сказал: «Наши солдаты в Великую Отечественную неплохо знали историю, наше героическое прошлое». Подумав, он добавил: «У нас всегда была замечательная патриотическая литература. Надо, чтобы каждый молодой воин знал ее».

Хотелось бы, чтобы каждый воин за свое Отечество знал творчество Дмитрия Балашова.

1982 г.

Лев Гумилев[165]

Бремя таланта

Дмитрий Михайлович Балашов принадлежит к