Святые русской Фиваиды - Максим Александрович Гуреев
Вот уж воистину, человек предполагает, а Бог располагает!
Всем сердцем стремясь в Савватию на остров, Герман сталкивается с объективной невозможностью ухода на Соловки, а тяжелый физический недуг, постигший его весной-летом 1435 года, становится настоящим прещением, наложенным на инока.
И Герман смиряется, безусловно, памятуя о словах преподобного Антония Великого: «Возлюби смирение, и оно покроет все грехи твои. Не завидуй тому, кто идет вверх, но лучше считай всех людей высшими себя, чтоб с тобою был Сам Бог». Он осознает, что не может нарушить полное уединение Савватия, а потому превозмогает печаль о своем великом сподвижнике, с которым они провели на острове почти шесть лет.
Как мы видим, Герман тоже переживает боль умирания человеческой привязанности и все более и более укрепляется в убеждении в том, что лишь горячая сердечная молитва за соловецкого отшельника рождает мистическую близость эсхатологического напряжения, преодолевающую пространство, время и саму смерть.
«Преподобный же Савватий, стоя на обычном своем правиле и в молитвах наедине беседуя с Богом, получил весть от Бога, что надлежит ему освободиться от телесных уз и отойти к Господу, к которому от юности стремился. И стал он молиться, говоря так: «Господи Боже, Вседержителю, услыши меня, Человеколюбче, не презри молитву недостойного раба своего! Сподоби меня быть причастником Пречистых и Животворящих Тайн Пречистого Твоего Тела и Всечестной Твоей Крови, Господа моего Иисуса Христа, которую Ты ради нас пролил! Ибо долгое время лишен был я этого сладкого просвещения – с тех пор как ушел с Валаама и живу на этом острове». Совершив данную молитву, пошел святой на берег к морю и нашел на берегу лодку с полным снаряжением, готовую к плаванию. И усмотрев в этом Божие попечение, не стал возвращаться в келию, но сел в лодку и отправился в путь по морю, куда его Бог направит, чтоб обрести желаемое.
Житие Савватия сообщает, что, едва сойдя на берег, старец чудесным образом встретил некоего игумена Нафанаила, к которому он обратился с просьбой немедленно причастить его Святых Таин Христовых, «ибо много лет желаю напитаться сей душепитательной пищей… ибо долгое время лишен был я этого сладкого просвещения – с тех пор как ушел с Валаама и живу на этом острове».
Следовательно, все это время, проведенное на Соловках, старец не причащался Святых Таин Христовых – ведь ни он, ни Герман не были рукоположены во священный сан и, следовательно, не могли служить Божественную Литургию, но лишь, как указано в житии, служили в часовне (не в храме) мирским чином – читали Евангелие, Часослов, Псалтирь, Акафисты, совершали каждение.
Также следует понимать, что для свершения евхаристии (литургии) необходим ряд священных предметов – антиминс или четырехугольный плат с частицей мощей прославленного Церковью мученика, сосуды для причастия. В житии преподобного Савватия ни об одном из этих предметов нет упоминания, что наводит на мысль о том, что их не было вообще. Антиминс же на острове появился только во времена архиепископа Ионы Новгородского (ум. 1470 г.) и преподобного Зосимы Соловецкого.
Опять же трудно допустить, что, подвизаясь на Соловках, старцы имели возможность регулярно получать с материка хлеб (просфоры) и вино, которые используются в таинстве пресуществления, превращения хлеба и вина в Плоть и Кровь Христову. Таким образом, можно утверждать, что, находясь на Соловках, ни Савватий, ни Герман не приступали к причастию, взяв на себя тем самым сложный и притом дерзновеннейший подвиг покаянного и молитвенного ожидания принятия Святых Даров, ожидания, которое продлилось шесть лет.
В этом служение первых соловецких отцов уникально для Русской Фиваиды – ведь подвижники Белозерья и Заозерья, Комельского и Глушицкого лесов, Кушты и Соры, так или иначе, имели возможность приступать к причастию, и лишь преподобный Павел Обнорский не был рукоположен во священный сан, но исповедовался и причащался в монастыре Сергия Нуромского и собственной обители.
Далее житие преподобного Савватия сообщает, что, причастившись Святых Таин Христовых, старец удалился в часовню (по другой версии, в келью при сельском храме), где, по словам митрополита Спиридона (автора жития), «воссылает хвалу Господу и Пречистой Его Матери» и готовится к отходу в вечность. Читаем далее: «Святой же всю ночь пел и молился не переставая, воссылая отходные молитвы ко Владыке Христу. И, взяв кадильницу, положил на уголья ладан и пошел в часовню. И помолившись там довольно, возвратился в келию. Покадил в ней честным иконам, помолился Господу и, почувствовав, что силы от него уходят, сел на обычном месте в келии, а кадильницу поставил рядом с собой. И воздев руки, молвил: “Господи, в руки Твои предаю дух мой”. И так предал блаженную свою душу в руки Божии… блаженный сидел в мантии и куколе, и рядом с ним стояла кадильница. Келия же была наполнена несказанным благоуханием».
Произошло это 27 сентября 1435 года.
* * *Когда прошли Чесменский маяк, «Шабалин» начал забирать к Поморскому берегу и островам Кузова, после прохождения которых вскоре на горизонте показались Соловки.
Нет, не с этой стороны шли на веслах Савватий и Герман на Остров. Из Сорокской губы выходили, от нынешнего Беломорска, то есть с юго-запада. Из Кеми получилось бы ближе, но о Кемской волости заговорят лишь в 1450 году, когда она будет подарена новгородской посадницей Марфой Борецкой Соловецкому монастырю. То есть через 21 год после того, как карбас со старцами на борту отчалил от устья реки Выг.
В 1990-х из Кеми на Остров ходили по-всякому. По большей части – наудалую. Мурманский поезд приходил в час ночи. На ж/д вокзале ловили машину, их тут по такому случаю всегда было достаточно, и ехали в Рабочеостровск. Договаривались с капитаном, и когда собиралось человек пять – десять, сразу уходили на Соловки. Белыми ночами, когда ощущение времени стирается, и нет понимания того, что сейчас – день или ночь, утро или вечер, то сразу, буквально ступив на борт катера, приходило четкое, абсолютное знание того, что ты ступил за окоём, и дальше все будет по-другому, не так как на материке.
Осенью ночное путешествие выглядело иначе, превращалось в приключение, особенно когда катер выходил из Онежской губы и попадал в шторм, о котором в Рабочеостровске никто и не предполагал. Капитан знал, конечно, но молчал, потому что, как сказано у Екклесиаста, «во многой мудрости много печали… кто умножает познания, умножает скорбь».
В кромешной темноте шли неведомо куда, переходя грань потустороннего, надо думать. Кому-то становилось плохо, кто-то выбирался на палубу и становился легкой добычей ледяной морской пыли и бешеного ветра, особенно при свирепой боковой волне. А кто-то просто засыпал в трюме, катаясь во сне по широкой скамье, привинченной к полу, словно уже и не живой. Потом, когда на причале в Рабочеостровске построили гостиницу, выходить на Остров в ночь запретили – движение открывалось в восемь часов утра.
«Шабалин» меж
