Святые русской Фиваиды - Максим Александрович Гуреев
Таким образом, упование на милость Божию, ежедневное, настойчивое, напряженное получение единственно верного знания о том, что по силам, а что недоступно монаху, а также поиск ответа на вопрос – где та неуловимая грань между своеволием и смирением, дерзновением и тщеславием, и явились теми спасительными «альфой и омегой» соловецких отшельников, когда «муж в трудах трудится собою и изнуждает (насильно изгоняет) погибель свою» (Притч. 16.26).
Денно и нощно, денно и нощно изнуждает!
Аскеты Древней Церкви, а вослед им и подвижники Русской Фиваиды рассматривали ночное время суток как период наиболее напряженный и одновременно призрачный, поскольку во сне «трезвение» мысли, «собирание воедино тела, души и ума» невозможны, и следовательно, монах более всего оказывается подвержен осквернению разного рода нечистыми помыслами и лукавыми видениями. В этой связи преподобный Иоанн Кассиан Римлянин (IV–V вв.) писал: «Диавол, ненавидящий чистоту… силится осквернить нас во время покоя и повергнуть в отчаяние особенно после того, как мы принесли Богу покаяние… и ему удается иногда и в краткое время этого часа сна уязвить того, кого он не мог уязвить в продолжение всей ночи… Чистый сон без опасных грез может расслабить монаха, которому нужно скоро встать, производит в духе ленивую вялость, ослабляет его бодрость на целый день, иссушает сердце, притупляет зоркость разума, которые на весь день могли бы сделать нас более осторожными и более сильными против всех наветов врага».
Имея значительный опыт отшельнической жизни, Савватий, вне всякого сомнения, знал о том, сколь может быть уязвим аскет в минуту своего физического бесчувствия, к которому его склоняет греховное человеческое естество (физическая усталость, недуг, чревоугодие, похоть).
«Сон есть как бы сжатие естества, образ смерти, бездействие чувств. Сон один, но много имеет начал», – утверждает преподобный Иоанн Лествичник. Следовательно, бегство этого «многоначалия», а также праздности, строгое соблюдение дисциплины, сосредоточенность, исключение места и времени для многословия и излишнего мудрования были заложены Савватием в распорядок островного жития, как это было заведено и в Кирилловом монастыре, и в Спасо-Преображенской обители на Валааме.
Внутренний распорядок был составлен таким образом, чтобы максимально, если угодно, спрессовать каждодневное бытование инока, оставляя лишь самые незначительные отрезки времени на отдых и самосозерцание. Время как таковое (времена суток и времена года), а также природные явления и катаклизмы, по сути, не воспринимаются отшельником как нечто сверхъестественное, но вписываются в единое уставное чинопоследование, для которого нет ни жары, ни холода, ни проливного дождя, ни лютого шторма.
Так, годовой праздничный цикл, строго соблюдаемый в любом иноческом общежитии, играет роль не только ритуальную и богослужебную, но и прикладную, ибо формирует быт, уклад жизни, подчиняя его церковному календарю, а посему наполняя его (быт) особым мистическим содержанием, прилагая труды к трудам, а дни к дням.
Читаем в житии преподобного Савватия: «Прошло несколько лет (всего на острове старцы провели шесть лет), и Герман испросил, по обычаю, у святого благословение, чтобы отправиться на побережье и на Онегу-реку ради некоторых надобностей. И, уйдя туда, задержался. Старец же Савватий один остался на острове и жил так долгое время. Сперва погрустил он в помыслах об уходе Германа, но потом стал еще усерднее подвизаться и, слезами каждый день ложе омывая, взывал стихами псалмов: “Господи, Боже мой, на Тебя уповаю, спаси меня! Ибо Тебе отдал душу мою от юности моей, и не отвергни меня, многие лета желавшего этого места святого!” Увидели же нечистые духи, как теснит их подвижник, утвердившийся крепко оружием крестным, и стали чинить ему многие досаждения и устрашать его, и двинулись на него всею силою. Пришли, обратившись: одни – в змей, другие – в различных диких зверей, хотящих поглотить его. Святой же оградился крестным знамением и стал петь: “Да воскреснет Бог и расточатся враги Его!” И закончил весь псалом – и все козни бесовские исчезли. И так остался святой невредим, днем и ночью всегда пребывая непрестанно в молитвах».
И вот спустя годы Савватий, как мы видим, достиг полнейшего одиночества и совершенного безмолвия, так называемого исихастириона – «покоища», то есть того состояния, которого, может быть, не достиг никто из уже известных нам подвижников Северной Фиваиды, ради которого он и совершал свои даже по нынешним временам немыслимые по протяженности переходы – сначала из Кирилловой обители на Валаам, а затем с Ладоги на Белое море.
Итак, оставшись на острове один на один с «прародителем зла» и его бесовским воинством, отшельник, погрузился в своеобразное экстатическое состояние, называемое «хранением ума», в наивысшее молитвенное напряжение, когда любое расслабление, любой отвлекающий от «трезвения» помысел мог стать роковым. Такая молитва, что, по мысли святителя Григория Паламы (1296–1357), творится безмолвно и непрестанно, «хотя бы тело и было занято чем-то другим», исторгает из сердца теплоту, которая согревает аскета, делая его, по сути, неуязвимым для дьявольских козней. Когда, казалось бы, весь мир ополчается на священнобезмолвствующего в виде непогоды, природных катаклизмов или физических недугов, искушает или соблазняет его, единственным упованием и спасением для подвижника, а в нашем случае для Савватия Соловецкого, становится вера, о которой преподобный Симеон Новый Богослов (949—1022) говорит, как о полнейшей готовности «умереть за Христа, за Его заповеди, в убеждении, что такая смерть приносит жизнь».
Умирание для страстей «мира сего» и происходит на Большом Соловецком острове. Грусть и уныние, которые, как явствует из жития Савватия, посещают его после того, как Герман отбывает на материк, как раз становятся болью этого умирания. Мог ли тогда старец предположить, что он больше никогда не увидит своего сподвижника? Едва ли… Однако постепенно Савватий привыкает к своему полному одиночеству, все более и более находя его «приносящим жизнь». Проживая каждый день со словами святого Иоанна Златоуста – «слава Богу за все» и наполняя его трудами, святой пустынножитель не помышляет о дне завтрашнем, потому как фантазии, они же бесплодные мечтания, порой приводят к раздражительности и гневливости, ведь придуманное и реальное редко совпадают, а порой могут и противостоять друг другу.
Меж тем житие сообщает, что, спустя некоторое время, «Герман пришел осенью на побережье, желая плыть на остров Соловецкий, но не смог, так как настала стужа, дул встречный ветер, шел снег и было сильное волнение на море. И возвратился он зимовать на Онегу. На следующее лето снова хотел он идти в путь, чтобы вернуться к старцу, но был тяжело болен
