Николай Миклухо-Маклай - Путешествие на берег Маклая

Так как женщины были вблизи, то молодые туземцы торопили меня уйти. Сделав эскиз виденного и побуждаемый жаркими лучами уже высоко поднявшегося солнца, я вернулся лесом из Горенду домой. – Вечером узнал у Туя много слов, но не мог добиться слова «говорить», никак не мог объяснить! Туй очень интересуется географией и повторял за мною имена частей света и стран, которые я ему показывал на карте, – но он считает Россию немного больше Бонгу или Били-Били. – Не знаю, удастся ли мне захватить его сына со мною, он кивает всегда головой на мое предложение.

142 Д. 10 февр. Сбт. Посвятил сегодняшний день на рисование черепа из Бонгу. Приблизительно верно и как следует нарисовать такой череп (причем изучаешь все его особенности) берет много времени. Чтобы дать другим понятие о нем, приходится нарисовать с 5-ти сторон: сбоку, спереди, сзади, сверху и снизу. Череп моего папуаса – хрупок, надо было обходиться с ним деликатно. Об особенностях папуасского черепа скажу главное, когда приобрету и нарисую, по крайней мере, полдюжины или десять, пока помолчу. – Славный день, думается, сменится дождливой ночью.

143 Д. 11 февр. Вскр. Напала страшная лень, ничего не хотелось делать – что в точности исполнил. Приходивший Туй просил сделать, т. е. вырубить из дерева, идол для Горенду, так как корвет увез их старый. – Я отказался – работы много.

144 Д. 12 [февр.] Пнд. Сегодня был счастливый день для меня – достал 6 хорошо сохранившихся целых черепов папуасов. Вот каким образом: месяца уже 2 как я находился в очень натянутых, если не неприязненных, отношениях [с жителями] соседней деревни Гумбу – случилось это вследствие глупости одного из жителей этой деревни. Этот субъект был как-то раз мес. 2 тому назад у меня в то самое время, когда я собирался идти в Гумбу.

Когда он хотел уходить, я ему сказал, чтобы он бы подождал, что я пойду с ним в его деревню. Это сообщение не только его очень озадачило, но даже почему-то испугало, он переменился в лице, голос стал как-то дрожащим, и он стал меня уверять, что людей в Гумбу никого теперь нет, что дорога дурная. Когда я ему сказал, что я все-таки пойду, он заговорил, что люди меня убьют, что он сам не пойдет в Гумбу, а в Горенду, и, наконец, не зная, что сказать более, он, как сумасшедший, кинулся бежать, не обращая внимания на дорогу.

Я отправился один, но, не зная дороги, забрел далеко в сторону, и начавшийся дождь помешал мне в тот день быть в Гумбу. Затем прошла неделя, другая, ни один из жителей Гумбу, приходивших прежде часто ко мне, не показывался. Прошел месяц – они не приходили и, когда я встречал их и в других деревнях, сторонились от меня и быстро исчезали. Они еще более прервали всякое сношение [тем], что завалили на некоторое расстояние тропинку, кот[орая] вела от меня в их деревню.

Не нуждаясь в них, я не обращал на все это никакого внимания, потому что они сами себя наказывали, оставаясь без табака, гвоздей и тряпок, меня же избавляли от частого докучливого присутствия. – В последнее мое посещение Бонгу Туй проговорился и тем изменил положение дел. Говоря, что в Бонгу и Горенду черепов нет, он заметил, что в Гумбу есть, и хотя потом убеждал меня, что и там нет, было уже поздно – я сам захотел удостовериться и объявил ему, что пойду в Гумбу. – Этого было довольно, чтобы Туй явился бы сегодня, как только я встал, желая мне сопутствовать. – Это мне было кстати, так как дорога была мне не хорошо известна, был, правда, в Гумбу только в шлюпке. Отправились в 7-м час.

С лишком полчаса шли молча, огибая бухту. Много перекрещивающихся тропинок заставили бы меня сбиться с дороги. В некоторых местах тропинка была завалена толстыми стволами сваленных и поваленных ветром деревьев. Мы подошли, наконец, к довольно крутому спуску. Размытая дождем тропинка, ведущая вниз, показала, что вся эта терраса, на которой стоял лес, состояла из песку и булыжника средней величины. Скоро послышался прибой, и минут через 5 вышли мы к песчаному морскому берегу, на котором равномерно, с шумом и плеском, набегал один вал за другим, между тем как у моей хижины, когда я уходил в море, было почти спокойно.

Здесь открывался широкий горизонт, горы и с. – западный берег совсем отодвинулись влево, и вдали на горизонте открытого моря показались силуэты ос[тровов] Кар-Кар и Ваг-Ваг. Более не было видно ост[ровов], может быть, вследствие пасмурности. Вид открытого моря производит на меня постоянно одно и то же впечатление – меня так и тянет куда-то вдаль, далеко, за море… Даже чудные берега Италии, Малой Азии, греческие острова не могли изменить этого чувства – мне хотелось далее и далее… Я совсем позабыл, где нахожусь. Туй, опередивший меня, был далеко, и голоса мальчиков из Гумбу, что-то собиравших на берегу, вернули мое «я» в окружающую обстановку. Мы шли песчаным берегом, покрытым кругляками.

Он возвышается тремя правильными террасами над настоящим уровнем моря, и здесь ясно можно было видеть последнее поднятие берега. На верхней – стоял лес, на 2-ой террасе – мелкий кустарник и травы, 3-ья – только что покрыв[ается] невысокой травой, и край ее в высокую воду еще орошается брызгами прибоя. Пройдя с ¼ часа берегом через 2 небольших ручья, Туй и присоединившиеся к нам мальчики указали мне на небольшую тропинку в лес.

Пройдя опять довольно широкий болотистый ручей, я увидел пальмы и, поднявшись на следующую террасу (соответств[ующую] первой – более высокой, с которой я сошел из леса к берегу), я был встречен населением Гумбу, которое прокричало мне свое «Э-ме-ме». Я приступил сейчас же к делу – сказал, что пришел рисовать их идолов. Меня привели в совсем темн[ую] хижину, где под крышей висели 2 бревна футов в 15 или 18 длины, представляя нескольких идолов, стоящих один на голове другого. – Было так темно, что о рисовании и думать было нечего.

Я объявил спутникам, что в хижине нет солнца – что рисовать я не могу и чтобы мне показали бы других. От площадки, вокруг кот[орой] стояли хижины, мы прошли лесной тропинкой к следующей площадке и группе хижин, между кот[орыми] возвышалась высоко крыша старой буамбрамры. Там я нашел довольно хорошо сохранивш[егося] идола Пам-Пам и другого, подобно тому, кот[орого] видал в первой избе. 3 идола стояли один на другом. Срисовав их, я вышел к группе папуасов, кот[орые] расположились у дверей, раздал каждому табак и, пока рисовал окружающие хижины, объявил, что желаю иметь черепа «тамо (людей) Гумбу». Послышались голоса и, между проч[им], и голос Туя, что более нет – корвет забрал всех.

Я оставался при своем – что есть – и показал кусок табаку, 3 гвоздя и ленту катуна – то, что я желал дать за каждый. Появился скоро один, немного погодя 2 других, затем 3 еще. Я с большим удовольствием раздал каждому обещанное, да еще с прибавкою, несмотря на сотни муравьев, связал черепа и, прикрепив к палке, взвалил на плечи. Прощаясь с туземцами, я пригласил по-прежнему посещать «таль Маклай» (дом Маклая) и приносить кок[осы], сах[арный] тр[остник], карт[офель] и т. д.