Ольга Аросева - Прожившая дважды

Возвратился, так и не дождавшись переправы.

Работал в ВОКСе допоздна, не успел ни писать, ни повидать сына.

Опять мокро, но значительно теплее. Почти с утра в райкоме. Белянец не только повторила свои глупые обвинения против меня, но еще выдумала новые. Я говорил, кажется, удачно. Настолько, что райком не решился принять резолюцию, а назначил комиссию для проверки обвинений Белянец против меня и моих — против нее.

Настроение хорошее.

Много работал в ВОКСе.

Мой заместитель Николаев интригует и при этом глупо, как действительный дурак, у которого от возраста началось, по-видимому, ссыхание мозговых ячеек.

Вечером в Чехословацком посольстве на обеде. Тамадой выбрали Штейгера. Он остроумен, находчив и изыскан в речах. Говорит, что в возрасте после сорока мы радужны и оптимистичны по вечерам за столом, где в стакане играет вино. И придавлены, печальны по утрам.

Комиссия начала работать. Морозно чуть-чуть. Идет лед по Москва-реке.

Говорил с Межлауком И. И. Ему попало от В. Молотова за плохую выставку и за плохую ее организацию. И. И. несколько по этому случаю размагничен, даже думает, что моя поездка, если он предложит ее теперь, может провалиться. Вечером у меня состоялся прием чехов. Концерт — Киевская еврейская капелла «Евокан». Пение превосходное. Однако наши москвичи плохо понимают такого сорта пение.

Сидели до 2-х утра. Танцевала черная еврейка из хиро, полуцыганка танцевала с задором и пылом 20-летней цыганки.

Иногда у женщин в танце тело представляет порыв в какую-то мечту, в сказку.

Проснулся поздно. Болит голова. Солнце ослепительное. Весна в полных правах. Кровь животных, в том числе и человека, претворяется в вино. Откуда-то приходит прекрасная сила…

Работал.

Обед у чехов (прощальный с Гофмейстером), насилу держу глаза открытыми, очень хочется спать.

Опять ВОКС. Собрание парторганизации. Читают вслух из газеты доклад Сталина.

Вечером, прекрасным вечером — к сыну в Астафьево (с женой Герой).

Застал сына, которого не видел 6 дней, уже после купаний в ванне. Он стал взрослый, хороший, полный.

Лег как убитый, но потом вся ночь была разорвана в клочья: шум соседей — детей, жена будила, не вынося моего храпения. Утром в 7 проснулся сын и уже спать было невозможно. Вместо отдыха — напряжение.

Очень жалко дочерей: они одни в Уборах и проехать к ним нельзя, нас разделяет ледоход на Москва-реке.

Небо серое. Земля серая. Воздух — весенний. Гулял с превосходным моим сыном Митей. Писал письма на новой машинке.

15 часов — поехал в «Сосны» через Москву. До переправы через Москва-реку не допустили: размыло дорогу. До другой переправы 1,5 километра по сплошной грязи. Дочери встретили неожиданно очень равнодушно. А я рвался к ним. Поехали с ними в Уборы за вещами. Лена и Оля были голодны. Доставил их до столовой. Сам — на стройку. Там пьяный караульщик: рабочие разошлись. Поехал назад, к переправе. Потом снова 1,5 километра по грязи, с узлами и чемоданами.

Измученный вернулся домой.

Утром в ВОКСе комиссия из района. Люди непонимающие, несамостоятельные, по-видимому, получили задание во что бы то ни стало скомпрометировать меня. Мне непонятно, чего они хотят. Если предполагают устранить меня — пусть. Я не только не обижусь, но буду благодарен.

Вчера был в ЦК у Анчарова. Понял, что он основной и главный вдохновитель кампании против меня. Это импульсивный и нездоровый человек, у него все примитивно и безжалостно, зато все нахально и без оглядки на честность. Он очень схож лицом с тем рыжим плотником, какого я видел в детстве удавившимся под мостом.

Разговор наш состоял в том, что он ставил мне вопросы такие и так, чтобы поймать меня на чем-либо и начать разносить, а сделать «разнос» этот базой для внесения предложения об устранении меня от работы. Он даже сказал, что поможет Николаеву «свалить меня»! Вообще, это был разговорчик не чеховского и не гоголевского, а салтыковского чиновника. Осталось чувство глубокой обиды, потому что тон был враждебный и унижающий меня.

Вечером прием французов (ученых хирургов). Обыкновенная бестолочь: только в самый последний момент догадались пригласить французов, в честь которых и делается банкет, а после того, как гости собрались, оказалось, что еще не привезены из отеля стулья.

Мой зам Николаев и без того не «разбойник умом», подвыпив, становится еще глупее.

Работа. К концу дня — собрание парторганизации. Подлецы распределили силы. «Больной» Николаев, не выходящий на работу, появился на собрании. Агрессивен, глуп, воображает, что хитер. С ним сонм кликуш, «ученый еврей» и один оболтус из бывших кавалеристов плюс серб с таким видом, будто его согнали с ночного горшка. Все набрасывались на меня. Районные дожи записывали и наслаждались аттракционом.

Неожиданно я выступил хорошо и даже горячо вопреки себе: не стоило рвать душу на куски и кидать их перед вышеописанными.

Утром пришла ко мне с делами зав. секретной частью. Честная, скромная эстонка [Куресаар]. Она почувствовала себя плохо, почти в обмороке лежала. Вызвал врача.

На партсобрание она идет со мной. Нечестность и грязь людей, враждебных нам, глубоко ее потрясли. Так, вероятно, не только она, а десятки и сотни людей страдают, созерцая интриги, грязь, борьбу за собственную шкуру.

В конце дня опять собрание, продолжение вчерашнего. Вчера закончили в 23.30. Сегодня заседали столько же и вынесли резолюцию «аллилуя» — общие глупые фразы, собранные из «Правды». Я предложил свою, ее провалили.

Усталый — домой. Опять не видал детей.

Утро, солнце, птицы. Жена уехала в Астафьево, нo предварительно оскорбила меня, предложив не обедать дома. Для меня это всегда большое и глубокое оскорбление. Я человек домашний. Наибольшая степень домашности проявляется в обеде. Это наш очаг, а от меня требуют куда-то вынести его.

Сухо расстался.

Дома работал над «Молотовым». Потом — на собрание писателей Москвы. Записался, ждал слова. Перенесли его на вечер.

ВОКС — подпись бумаг, послал письмо Андрееву о том, как меня травят.

Чувствую боль в правой верхней части живота и ужасную — в голове. У доктора Вовси. Он констатировал желчный пузырь.

Вечером на собрании писателей. Дали слово предпоследнему, в 10 вечера. Все были утомлены, слушали неприлично. Неудачное выступление. До меня выступал Анчаров, он, видимо, и шепнул президиуму, чтобы меня отодвинули на конец.