Мария Арбатова - Мне 40 лет

Точно таким же образом Захаров закрыл остальные двадцать один спектакль, объявил во всеуслышание, что эксперимент показал, что в стране нет молодой режиссуры и молодой драматургии, присвоил себе часть здания и поставил в ней… ха-ха-ха… «Диктатуру совести» Михаила Шатрова. Все онемели от цинизма. Театральная критика была трусовата, чтобы внятно писать об этом. А уж после того, как член президентского совета Захаров убедил Ельцина стрелять по Белому дому и был произведён в главные носители нравственности, о «Дебюте» вовсе постарались забыть. Хотя именно эта интрига отбросила целое театральное поколение на десять лет.

Витя был в шоке. Он не был начинающим, он был хотя и молодым, но опытным главным режиссёром. Ему предложили поставить спектакль в Пушкинском театре. Что-то детское. Как любитель изысков, Витя заказал сценографам надувной дворец величиной во всю сцену, репетировал как сумасшедший. Когда к премьере привезли дворец, выяснилось, что завод при изготовлении допустил брак — дворец не надувался и не сдувался. Деньги были истрачены, дворец не поддавался переделке — спектакль слетел. Витя был единственный мужчина, у которого во время романа со мной прошла везуха, у остальных она как раз появлялась.

Все вокруг отговаривали нас соединяться. Ближайшие приятели-режиссёры объясняли ему: «Она баба сильная. Она тебя сломает. Твой режиссёрский гонорар за спектакль в десять раз меньше, чем ей министерство будет платить за пьесу. Она будет раз в год писать пьесу, а ты — ехать в провинцию и ставить её, пока не превратишься в полную мочалку, ставя только собственную жену. Она за этим и рвётся за тебя замуж». Подруги-драматургессы объясняли мне: «Он мужик жёсткий. Ты ему нужна сейчас как трамплин. У него уже три было. Как женится, сразу ставить тебя перестанет и начнёт ставить Островского. Это мы все проходили. Будет спать с артистками и мотать тебе нервы». Мы с Витей только смеялись.

Пора уже было что-то решать. За время романа Витя заключил фиктивный брак, а потом расторг, собираясь в нормальный со мной. Сакральное заявление мужа о том, что «он здесь только ради детей», лежало на дне шкатулки. Однако что-то всё время останавливало меня. Жизнь с Витей обещала быть интересней жизни с Сашей, хотя бы потому, что мы оба работали на театр, возились в одном кругу. Конечно, он был малоталантлив по части семейного быта, но с усердием стоял у плиты, потрясая изобретательностью и заботой. Ситуация начала выпирать из всех швов, а я всё не объявляла и не объявляла мужу. А Витя всё чаще и чаще мелькал в доме на правах репетирующего режиссёра.

— Что-то у нас стали часто появляться в доме цветы, — мягко заметил вдруг муж за ужином, глядя на свежие розы.

— Да вот Витя всё ходит, всё замуж зовёт, — мягко ответила я.

— А ты? — ещё мягче спросил муж, продолжая есть.

— Я, как полагается, ломаюсь, — ещё мягче объяснила я, тоже продолжая есть.

— Смотри, хороший человек, упустишь, — посоветовал муж.

— Да вот, всё никак не решусь, — откликнулась я. У нас был такой стёбный стиль обсуждения наболевшего. Ужин продолжался как ни в чём не бывало.

Через две недели муж должен был ехать на гастроли. Я предложила ему, возвратившись, переселиться в снятую квартиру, пока мы с Витей разберёмся с разменами. Муж кивнул. Шли школьные каникулы. Дети были хорошо знакомы с Витей, но, когда я объявила о переменах, перестали его воспринимать. Саша уходил на репетиции утром, и приходил Витя, пытаясь задружиться с ними. У него был сын такого же возраста в Питере, но с моими ничего не получалось. Они даже не называли его по имени, никак не обращаясь во время диалога, а за глаза презрительно именовали его «этот».

Мы с Витей проживали кайф жениховства, не стеснённого юной сексуальной зажатостью, накупали всякую дрянь в подарки друг другу и строили самые невероятные планы. Саша мягко отстранился и как бы сделал свой выбор. До его отъезда на гастроли осталась неделя.

Однажды мы пришли из ЦДЛ в квартиру Витиного приятеля. Витя выпил в писательской компании и был разнуздан больше обычного, а он в принципе был эпатажником.

— Послушай, — злобно сказал он. — Что происходит в вашем Центральном Доме литераторов? Почему, пока мы шли через фойе, десять мужиков обняло и поцеловало тебя? Ты что, с ними со всеми спала?

— Нет, — честно ответила я. — Просто там такой стилёк, и их невозможно переделать.

— Я не выношу, когда кто-то касается моей женщины. А ты специально их провоцируешь! Всё, теперь ты выходишь за меня замуж, и с этим будет покончено! — он почему-то перешёл на ор.

— Совсем одурел? — спросила я. У меня не было практики подобных разборок. Я стояла около дверного косяка, и тут он решил дать мне затрещину. Я отпрянула назад, затрещина смазалась, но я ужасно врезалась головой и спиной в косяк. Вслед за ударом внутри меня раздался совершенно однозначный щелчок, включилось какое-то устройство, работающее в области инстинкта самосохранения. Это история закончена, означал щелчок. Витя, конечно, ничего не понял. Он до сих пор считает, что я крутила с ним любовь, чтобы раззадорить собственного мужа. Это было не так. Я действительно собиралась менять жизнь, но на человека, способного на насилие, мои эрогенные зоны отмирали разом. Я всегда считала, что если человек бьёт тебя один раз по лицу — ты пацифистка. Если он бьёт тебя по лицу второй раз — ты извращенка.

Неделя подходила к концу, и всю её я истратила на отползание от ситуации. Я ни слова не сказала мужу, не изменила ни одной интонации. Ничего не сформулировала Вите, а только виртуозно уходила от постели. День отъезда мужа протекал, как в здоровом латиноамериканском сериале. Он наконец осознал серьёзность моих намерений, собирался на самолёт, как на смертную казнь, и внешне страдал, как сорок тысяч братьев. Витя звонил каждые пять минут, разведывая обстановку и подозревая подвох. Я, как буриданова ослица, металась меж двух стогов. Муж хлопнул дверью со страдающим каменным лицом. Стоя у окна, я смотрела, как он садится в автобус, и слёзы текли по моему редко плачущему лицу.

Однако что-то заставило оттянуть звонок Вите с объявлением перехода на легальное положение. В течение часа я бродила по комнатам, машинально расставляла вещи, вытирала пыль и обдумывала, каким образом теперь интеллигентно избавиться от Вити. В этот момент дверь открылась, ворвался муж, упал на колени, произнёс какой-то сакральный текст, сделал соответствующее лицо, и… всё-таки образование у него было оперное.

— А как же Витя? — спросила я в ужасе.

— Не знаю. Витя мне симпатичен. Но, кажется, у тебя уже прошла эйфория от романа, — сказал муж.