Герман Раушнинг - Говорит Гитлер. Зверь из бездны

Гитлер сказал, что его политика и не рассчитана на долгосрочное воздействие. Достаточно, если с ее помощью удастся пробить политические барьеры, воздвигнутые вокруг Германии. "И пусть мои противники еще скажут мне спасибо, за то что я иду навстречу их пацифизму и предпочитаю ненасильственные политические средства там, где другие действуют оружием. Давайте смотреть правде в глаза. Все они горят желанием заключить с нами пакт: об этом свидетельствует каждое слово, доносящееся к нам из враждебного лагеря. Все эти демократы и отмирающие классы с радостью сбросят со своих плеч излишнюю ответственность и примут все мои мирные гарантии. Все они — мелкие людишки; конечно, они хотят власти и находят удовольствие в обладании властью. Они толкуют о долге и ответственности — но больше всего они были бы рады, если бы могли спокойно заниматься цветоводством, удить рыбу по воскресеньям и проводить свою жизнь в благочестивом созерцании".

Я возразил, что все это относится прежде всего к нашим либералам и консерваторам. Что же касается англичан и французов, то многое свидетельствует о том, что они настроены иначе.

Гитлер не заметил моего возражения. "Мы же, уважаемый господин, — продолжал он с особой страстью, — мы пылаем жаждой власти и не боимся в этом признаться. Мы одержимы этим высшим благом. Мы фанатичны в нашем стремлении к власти. ЖАЖДА ВЛАСТИ для нас не сухая теория, а буквальный смысл нашей жизни. И мы живем — да, мы живем", — торжествующе воскликнул он. — А другие пусть спят сколько угодно. Так спал Фафнир, пока не пришел Зигфрид". И он зловеще усмехнулся. "Сегодня писаки всего мира трубят, будто я — "предатель духовности", — добавил он затем. — А ведь недавно те же самые писаки с удовольствием болтали о том, как духовность предает жизнь. Как они любили возиться с этой темой, пока она была литературной модой! А сейчас, когда мы беремся за нее всерьез, они делают круглые глаза".

"Но можно ли жить вообще безо всяких договоров и условностей?" — спросил я.

"Речь не о том. Я говорю о звездных часах истории, когда осыпается вся мишура и временем движет один лишь великий ритм жизни. Я снова нашел драгоценность, отвергнутую другими: насилие, источник всего великого и мать всякого порядка". И Гитлер с головой ушел в восторженные фразы о великолепии новой политики.

"Эти отжившие классы показывают всю свою ограниченность, когда возмущаются, что мы не придерживаемся прежних традиций и укладов политической жизни, — снова вернулся он к своей теме через некоторое время. — В политике я не признаю никаких моральных законов. Политика — это игра, где разрешены любые хитрости, а правила изменяются соответственно ловкости игроков". Затем он заговорил о том, что немецкая национальная народная партия разочаровалась в нем: раньше она ожидала от него совсем другого.

"В том не моя вина, что люди сперва считают меня простаком, а потом видят, что сами оказались в дураках". Гитлер снова отверг "идиотские" (по его мнению) обвинения, будто он — диктатор. "Мне хотят налепить ярлык кровожадного тирана. Но ведь в основе любого господства лежит тирания. Господство просто не может установиться иным путем. Если это не укладывается в голове у Гугенберга или у моих друзей — то им следует подождать, пока они привыкнут к новому состоянию. Любой новый режим кажется тиранией лишь в силу того, что пользуется непривычными средствами принуждения. Господство и порядок невозможны без принуждения".

Затем Гитлер вспомнил об упреках, которые ему приходится выслушивать из-за самых лучших своих сотрудников. " Меня обвиняют в том, что я имею дело с честолюбцами и подхалимами. Ну и что тут такого? А с кем мне строить свой Рейх? С монашками, что ли? Мужчины, лишенные честолюбия, пускай держатся от меня подальше. Я могу положиться лишь на тех, кто настолько прочно связал карьеру с нашим общим делом, что отделить одно от другого просто невозможно. Мне подозрительны те, кто не только говорит о патриотизме, а делает его единственным мотивом своих действий. Впрочем, в мои задачи не входит улучшать нравственный облик человечества — я хочу лишь воспользоваться его слабостями. Я хочу, чтобы рядом со мной были люди, которые, как я, видят в насилии двигатель истории и делают отсюда соответствующие выводы. Но я вовсе не желаю себе славы главного врага морали. Зачем давать своим врагам лишний козырь? Мне будет нетрудно представить свою политику как образец моральности и разоблачить лицемерие своих противников. Массе нужна мораль, нужны простые истины: горе тому политику, который стремится прослыть аморальным сверхчеловеком. Это глупая игра, ею занимаются сыновья богатых мещан, выдающие собственный идиотизм за силу и непреклонность. Я же вряд ли стал бы настаивать на том, чтобы мои действия непременно выглядели аморальными в глазах мещан. Хотя меня и не особенно заботит, что они обо мне подумают".Гитлер заговорил о необходимости террора и жестокости. Он сказал, что не испытывает расположения ни к концлагерям, ни к тайной полиции — просто это необходимо, без этого никак нельзя. "У нас ничего не получится, если мы не будем склонны к жестокости. Наши противники не могут терпеть жестокости не потому, что они гуманны — они просто слишком слабы, чтобы быть жестокими. Господство поддерживается не гуманностью, а преступлениями (в мещанском смысле этого слова). Террор абсолютно необходим для установления любой новой власти. Большевики действовали по-старинке. Они просто истребили весь прежний господствующий класс.

Но это устаревшее, классовое средство. Насколько я помню, его предлагал еще Макиавелли, рекомендуя при этом сперва благодеяниями завоевать расположение другого класса, стоящего на одну ступень ниже господствующего. Я пойду дальше. Я подчиню себе прежний господствующий класс. Я буду держать его в страхе и зависимости. Я убежден: никто из них не стал бы помогать мне по доброй воле. Но если они вздумают бунтовать, то у меня в запасе всегда есть старое и проверенное классовое средство.

Слишком много жестокости — плохо. Это притупляет чувства. Гораздо важнее террора — систематически менять схемы, по которым масса понимает и воспринимает мир. Следует порабощать мысли и чувства людей. Сейчас, во времена радио, это дает несравнимо более стойкий эффект, чем в любую предыдущую эпоху".

Я высказал мнение, что имея в руках современную технику, можно заставить людей в чем угодно разочароваться и во что угодно поверить. Все это может иметь грандиозные последствия — отвечать за них придется нам.

Гитлер сказал, что сомневаться здесь нечего. Те, кто отвечает перед историей, принимают на себя роль судьи и всемогущество, почти выходящее за земные рамки. Стоя у руля истории они, подобно богам, не должны беспокоиться о мнении масс. Главным и единственным законом их действий, по мнению Гитлера, должно быть сохранение власти. "Наш путь не чист, — добавляет Гитлер. — И я не знаю таких людей, которые не испачкали бы своих ног на пути к величию. Действовать без вреда для собственной репутации — это мы оставим нашим преемникам".