Михаил Ульянов - Реальность и мечта

Архиважно вернуть театру если не былую славу, то значение, которое он всегда имел в культурной жизни России. Он снова должен стать праздником, храмом, кафедрой. Он должен нести людям добро и правду, не лакируя жизнь, но и не погружаясь в беспросветную «чернуху». Театр должен служить зрителю, оправдывать его лучшие надежды.

Впрочем, зритель-«дитя» с однозначным восприятием актера и его амплуа вряд ли изменится когда-либо. Вроде бы благоволит он к «понятным», особенно положительным, героям. И вдруг…

Когда вышла на экран картина «Самый последний день», рассказывающая о том, как прошло последнее дежурство перед уходом на пенсию участкового милиционера Семена Митрофановича Ковалева, ко мне стали приходить письма с недоумением и даже обидами по поводу моего режиссерского дебюта в кино:

«Зачем вы остановились на этом почти «сказочном» материале? Что вас привлекло в этой умилительной фигуре добренького милиционера? Вы же всегда играли людей сильных и волевых, и вдруг образ добродушного и даже мягкотелого человека, который по доброте своей и гибнет?»

И много было еще всяких «зачем» и «почему». И как объяснить, что всякая роль — это мой актерский рассказ о том, что меня беспокоит сегодня?

Давно я снимал этот фильм. Тогда мне хотелось на примере честного человека показать, как нужны порядочные люди на страже закона и порядка. Но вот прошло время, и оказалось, что их дефицит может поставить общество целой страны на грань бандитского беспредела.

Прочтя повесть Бориса Васильева «Самый последний день», я сразу понял, что необходимо сделать фильм о добром человеке. Почему? Да потому что среди людей я все чаще и чаще встречался с проявлениями недоброжелательства, неоправданной злости, обидной грубости, наглого хамства, сердечной черствости. Это всегда меня тревожило, и ранило, и обижало. А потом будто критическая масса накопилась. От возраста, что ли, от усталости я почему-то стал чутко реагировать на чересчур частые встречи с подобными явлениями. И вот в повести «Самый последний день» я нашел жизненную историю о человеке с прекрасным и чутким сердцем, который обладает редким даром любви и доброжелательства к людям. Интересно, что Борису Львовичу Васильеву вообще свойственно рассказывать в своих произведениях о внешне не примечательных людях, однако наделенных щедрой душой, неугасимым жаром сердца, неиссякающей добротой. Васильев настойчиво ищет и находит в обычных героях самые прекрасные человеческие черты. И какие характеры выписаны в его повестях «А зори здесь тихие…», «Не стреляйте в белых лебедей», в «Ивановом катере» и, наконец, в «Самом последнем дне».

Поэтому при выборе литературного материала для фильма мне неудержимо захотелось показать с экрана глаза хорошего человека, такого, как Семен Митрофанович Ковалев. Еще не оставляла меня, теперь уж понимаю, что наивная, надежда: может быть, глядя в эти добрые глаза, посветлеют и другие глаза напротив — потемневшие от злобы. Так мне хотелось объяснить многомиллионному зрителю, что честные и справедливые люди ходят рядом, надо только разглядеть их. Так хотелось сказать, что доброта и любовь не слабее злобы и несправедливости. А может быть, была для меня в этом образе еще и немалая доля мечты о настоящем человеке…

Одно время видные кинорежиссеры и киноведы упорно утверждали, что театр, этот древнейший вид человеческого творчества, скоро погибнет, так как его возможности жалки по сравнению с кино и телевидением. Эти выводы были сделаны не в пылу острой полемики, а на основе холодной и аргументированной констатации непреложных фактов. Но годы прошли, и я рад, что мрачным прогнозам было не суждено оправдаться. Театр по-прежнему живет, несмотря на сложности разного рода, и не уступает своих позиций. И, пожалуй, самое удивительное, что к подножию тех же подмостков зритель идет и идет, как сотни лет назад, чтобы заглянуть за раздвигающийся занавес, хотя точно известно, что никакой сногсшибательной техники не выкатят из-за пыльных кулис. И что театралу доступные соблазны телевидения? И что' ему возможность развалиться в кресле и развязно похрустеть попкорном в ультрасовременном кинозале?

В чем же секрет этой живучести? Думаю, в том, что театр сумел сохранить свое главное оружие — непосредственное, сиюминутное, живое общение между актерами и зрителями. Ах, как нам, загнанным утомительным жизненным ритмом, не хватает этого общения! Мы давно устали от холодноватого всепроникающего влияния техники. А театр — это редкое пристанище, где все естественное, натуральное и человеческое, где нет оглушающих усилителей и мертвого мерцания экрана, но есть живые люди — актеры, умеющие понятным языком рассказать о том, что волнует каждого из нас, будь то история тихого одиночества или кипящие страсти на пересечении противоположных характеров.

Еще в бездушном мире машин и взаимной людской отчужденности люди стремятся к природе — так, наверное, проявляется инстинкт самосохранения. Но театр — это тоже природа, естество. Ведь дети, познавая мир, любят играть, и никто их не упрекнет за это. А актеры — те же дети, только они продолжают играть много после детства и теперь уже для того, чтобы этот мир объяснить. Поэтому театру нужны глубина, философское осмысливание происходящего, свое особое мировоззрение и бесстрашное проникновение в жгучие проблемы зрителя, который сидит в зале так близко, что слышно его дыхание, биение сердца и видны его глаза. Мы связаны незримыми, но прочными нитями — артист и зритель — нитями сочувствия, соучастия, сопереживания.

Любой зритель приходит в театр полный доверия. Но какой будет его оценка по окончании спектакля? Заморозит ли зал актера безразличным отношением к происходящему на сцене или обожжет жаром своего волнения? Вот вопрос вопросов, который всегда сжимал мне сердце перед очередным, даже тысячекратным выходом на этот суд. Будешь ли ты благосклонен ко мне, мой зритель?.. Без тебя немыслима моя актерская работа. Через нее я пытаюсь передать тебе все лучшее, что накопил, все дорогое, что имею в жизни. В твоей власти принять или отвергнуть мое подношение. И значит, ты, зритель, — всегда мой судья. Всегда.

Лидеры в кино и в жизни

Редко у актера бывает возможность почувствовать, что значит полное слияние со зрительным залом, когда он дышит одним дыханием, вместе с тобой и плачет, и радуется, и негодует, и мучительно ищет выхода из сюжетных коллизий. Когда он в полной твоей актерской власти. Это редчайшее ощущение мне было дано испытать во время демонстрации фильма «Председатель», где мой герой — Егор Трубников — три часа экранного времени, не щадя, сжигал себя. Но до этих трех часов надо было пройти непростой путь длиною в год.