Игорь Князький - Нерон

В заговор Сенеку могла привести обоснованная тревога за свою судьбу, поскольку, зная, как никто, своего воспитанника, он прекрасно понимал, чем может завершиться его очевидная опала. Тем более если верны известия о попытке Нерона организовать отравление бывшего наставника еще до появления самого заговора предпринятая.

Однако судьба Сенеки решилась, по сути, без наличия сколь либо убедительных доказательств его причастности к заговору. Нерону хватило одного показания Антония Натала, из коего преступность философа отнюдь не вытекала. Сенека дал вполне спокойное объяснение тому, о чем Нерону поведал Натал. Он не стал отрицать своей встречи с посланцем Пизона. Но, по его словам, в ответ на сожаление Пизона, что Сенека не принимает его, он, ссылаясь на нездоровье, сказал, что важнее всего для него покой. Слова же о том, что его спокойствие зависит от благополучия Пизона, Сенека полностью отрицал, утверждая, что не было у него никаких причин вверять свое благоденствие благополучию частного лица. Нерону Сенека напоминал, что всегда отличался независимостью суждений, а не раболепием, и потому не мог так льстить Пизону.

Но Нерона не волновали объяснения Сенеки. Должно быть, решение избавиться от старого философа созрело у него ранее, а известие о причастности Сенеки к заговору против императора, неважно, насколько оно подлинно и доказательно, давало замечательный повод для расправы. Потому, когда трибун Гавий Сильван сообщил Нерону ответ Сенеки на показания Натала — при этом присутствовали августа Поппея Сабина и префект претория Тигеллин, ныне главные советники принцепса, — тот, полностью пренебрегая оправданиями философа, немедленно спросил: а не собирается ли Сенека добровольно расстаться с жизнью? Сильван по-военному четко ответил, что ничего мрачного, никаких признаков страха он ни в словах Сенеки, ни в выражении его лица не заметил. Острота ситуации была еще и в том, что сам Сильван тоже был заговорщиком и, будучи военным, должен был знать о действительной роли Сенеки в заговоре. Но вслед за Фением Руфом он предпочел скрыть свое участие в заговоре активным содействием его разоблачению. Как писал Тацит, «содействовал преступлениям, ради отмщения которых примкнул к заговорщикам».[215]

Гавий Сильван не решился сам, глядя Сенеке в глаза, сообщить о повелении Нерона. Это без всяких колебаний исполнил посланный им центурион-преторианец.

Далее лучше дать слово Тациту:

«Сохраняя спокойствие духа, Сенека велит принести его завещание, но так как центурион воспрепятствовал этому, обернувшись к друзьям, восклицает, что раз его лишили возможности отблагодарить их подобающим образом, он завещает им то, что остается единственным, но зато самым драгоценным из его достояния, а именно, образ жизни, которого он держался, и если они будут помнить о нем, то заслужат добрую славу, и это вознаградит их за верность. Вместе с тем он старается удержать их от слез то разговором, то прямым призывом к твердости, спрашивая, где же предписания мудрости, где выработанная в размышлениях стольких лет стойкость в бедствиях? Кому неизвестна кровожадность Нерона? После убийства матери и брата ему только и остается, что умертвить воспитателя и наставника.

Высказав это и подобное этому как бы для всех, он обнимает жену и, немного смягчившись по сравнению с проявленной перед этим непоколебимостью, просит и умоляет ее не предаваться вечной скорби, но в созерцании его прожитой добродетельно жизни постараться найти достойное утешение, которое облегчит ей тоску о муже. Но она возражает, что сама обрекла себя смерти, и требует, чтобы ее поразила чужая рука. На это Сенека, не препятствуя ей прославить себя кончиной и побуждаемый к тому же любовью, ибо страшился оставить ту, к которой питал редкостную привязанность, беззащитною перед обидами, ответил: «Я указал на то, что могло бы примирить тебя с жизнью, но ты предпочитаешь благородную смерть; не стану завидовать возвышенности твоего деяния. Пусть мы с равным мужеством и равною твердостью расстанемся с жизнью, но в твоем конце больше величия». После этого они одновременно вскрыли себе вены на обеих руках. Но так как из старческого и ослабленного скудным питанием тела Сенеки кровь еле текла, он надрезал себе также жилы на голенях и под коленями; изнуренный жестокой болезнью, чтобы своими страданиями не сломить духа жены и, наблюдая ее мучения, самому не утратить стойкости, он советует ей удалиться в другой покой. И так как даже в последние мгновения его не покинуло красноречие, он вызвал писцов и продиктовал многое, что было издано; от пересказа его подлинных слов я воздержусь.

Но Нерон, не питая личной ненависти к Паулине и не желая усиливать вызванное его жестокостью всеобщее возмущение, приказывает не допустить ее смерти. По настоянию воинов рабы и вольноотпущенники перевязывают ей руки и останавливают кровотечение. Вероятно, она была без сознания, но так как толпа всегда готова во всем усматривать худшее, не было недостатка в таких, кто считал, что в страхе перед неумолимой ненавистью Нерона она домогалась славы верной супруги, решившейся умереть вместе с мужем, но когда у нее возникла надежда на лучшую долю, не устояла перед соблазном сохранить жизнь. Она лишь на несколько лет пережила мужа, с похвальным постоянством чтя его память; лицо и тело ее отличались той мертвенной бледностью, которая говорила о невозместимой потере жизненной силы. Между тем Сенека, тяготясь тем, что дело затягивается и смерть медлит с приходом, просит Стация Аннея, чью преданность в дружбе и искусство врачевания с давних пор знал и ценил, применить заранее припасенный яд, которым умерщвляются осужденные уголовным судом афиняне; он был принесен, и Сенека его принял, но тщетно, так как члены его уже похолодели и тело стало невосприимчивым к действию яда. Тогда Сенеку погрузили в бассейн с теплой водой, и он брызгал ею стоявших вокруг рабов со словами, что совершает этой влагою возлияние Юпитеру Освободителю. Потом его переносят в жаркую баню, и там он испустил дух, после чего его тело сжигают без торжественных погребальных обрядов. Так распорядился он сам в завещании, подумав о своем смертном часе еще в те дни, когда владел огромным богатством и был всемогущ».[216]

Величие духа, явленное Сенекой перед лицом смерти, удивительная сила любви и преданность друг другу супругов говорят о самом высоком человеческом достоинстве этих людей. Но тому, кто знаком с иными страницами жизни знаменитого философа, трудно забыть многие деяния его, никак не совместимые с его же предсмертными словами о «прожитой добродетельно жизни». Если вспомнить, как обесславил Сенека своего благодетеля Клавдия в издевательской поэме «Отыквление», его столь противоречащие философии стоицизма занятия ростовщичеством, роль в деле Агриппины, написание бесстыднейшего послания сенату об обстоятельствах ее смерти и о «спасении» Нерона, то подлинная ценность его образа жизни, так трогательно перед смертью завещанного им друзьям, представляется достаточно сомнительной. Попытка Сенеки уколоть Нерона словами, которые наверняка должны были до него дойти, что после убийства Британника и Агриппины, брата и матери, ему только и осталось убить своего воспитателя и наставника, едва ли можно признать удачной. Он не удерживал Нерона в случае с Британником, а гибель Агриппины случилась при деятельном его участии. Можно сказать иначе: воспитатель и наставник человека, убившего брата и мать при его попустительстве в первом случае и прямом содействии во втором, не мог надеяться на милосердие того, кого он взрастил и наставил.