Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 6

— Мадам, я могу удовлетворить ваше любопытство. Я могу это сделать сейчас, потому что мы с вами знаем, что все мы люди, что плоть слаба, что она вынуждает самые сильные души совершать ошибки, вопреки рассудку. Вы сейчас услышите рассказ о превратностях любви в течение двух лет, с самой прекрасной и самой мудрой из всех монахинь моей родины.

— Месье, расскажите мне все; совершив ту же ошибку, я была бы несправедлива и негуманна, если бы меня скандализовали некие обстоятельства, потому что с этой монахиней вы, очевидно, не могли сделать больше того, что Ку… сделал со мной.

— Нет, мадам. Я был счастлив. Я не сделал ей ребенка; но если бы я его ей сделал, я выкрал бы ее и отвез в Рим, где Святой Отец, видя нас у своих ног, освободил бы ее от ее обетов, и моя дорогая М.М. была бы теперь моей женой.

— Боже! М.М. — это мое имя.

Это обстоятельство, которое, по существу, ничего не значит, обоих нас поразило. Странный и несерьезный случай, который, однако, воздействует с превеликой силой на расположенные к этому умы, и приводит к важным последствиям. Помолчав несколько минут, я рассказал ей все, что приключилось у меня с М.М., ничего не скрывая. При живописных описаниях наших любовных столкновений, я видел, что она взволнована, и когда в конце истории я услышал, как она спросила, действительно ли она настолько на нее похожа, до такой степени, что я мог ошибиться, я достал из портфеля ее портрет в монашеском одеянии и показал ей.

— Это мой портрет, — сказала мне она, — вплоть до глаз и бровей. Это моя одежда! Это чудо. Какое совпадение! Я обязана этому сходству всем моим счастьем. Должно быть, бог судил, чтобы вы не любили меня так, как любили эту дорогую сестру, у которой мое лицо и даже мое имя. Вот две М.М. Неразличимы! Божественное Провидение! Все твои пути замечательны, мы лишь слабые смертные, невежественные и горделивые.

Крестьянка принесла нам ужин, еще более изысканный, чем накануне, но роженица поела только супу. Она обещала мне хорошо есть в следующую ночь. В тот час, что я провел вместе с ней, когда крестьянка убрала со стола, она уверилась, что я испытываю к ней лишь дружеские и отцовские чувства. Она позволила мне сама увидеть свою грудь, которая еще не вернулась к своему естественному состоянию, и позволила трогать ее везде, не считая возможным, что вызывает во мне малейшие эмоции, и приняла, как демонстрацию самой невинной дружбы, все поцелуи, которыми я покрыл ее прекрасные губы и ее чудесные глаза. Она, смеясь, сказала, что благодарит бога за то, что они не голубые. Когда я почувствовал, что не могу больше сдерживаться, я ее покинул и пошел спать. Ледюк передал мне записку от Z, в которой она написала, что мы увидимся у фонтана, потому что она приглашена завтракать с любовницей маркиза.

У фонтана она мне сказала, что вся компания считает, что играя на тринадцати картах, я должен проиграть, потому что это ошибка, что в каждой талье есть карта, которая выигрывает четыре раза, но что маркиз сказал, что, несмотря на это, он больше не позволит мне пользоваться этим методом игры, и что его любовница взялась заставить меня играть как обычно. Я поблагодарил ее.

Вернувшись в гостиницу, я проиграл маркизу в пятнадцать пятьдесят луи до обеда, а после обеда дал уговорить себя составить банк. Я пошел к себе, чтобы взять пять сотен луи, и вот, сижу за большим столом, чтобы испытать фортуну. Я взял в качестве крупье Дезармуаза, заявив, что принимаю только карты, покрытые деньгами, и что прекращу игру в половине восьмого. Я сел между двумя самыми красивыми, и, помимо того, что достал из кошелька семь сотен луи, я попросил сотню экю по шесть франков, чтобы развлечь дам. Но вот помеха. Видя перед собой только вскрытые колоды, я спросил новые. Распорядитель зала мне сказал, что отправил человека в Шамбери, чтобы купить сотню колод. И что он вскоре явится.

— В ожидании, — говорит он мне, — вы можете сыграть талью этими. Они как новые.

— Я не хочу как новые, а лишь новые. У меня есть принципы, дорогой друг, которые весь ад не сможет заставить забыть. В ожидании вашего человека я побуду зрителем. Я чувствую, что должен развлечь этих прекрасных дам.

Никто не посмел возразить мне ни слова. Я покинул место и забрал мои деньги. Маркиз де Прие составил банк и играл очень достойно. Я держал все время сторону м-м Z, которая приняла меня в половину и отдала мне на следующий день пять или шесть луи. Человек, который должен был вернуться из Шамбери, прибыл только в полночь. Полагаю, он ускользнул к красотке, потому что в этой стране есть люди, у которых чудесные глаза. Я пошел положить мои деньги в кофр, и отправился в монахине, которую нашел в постели.

— Как вы себя чувствуете, мадам?

— Говорите лучше: дочь моя, потому что я хотела бы, чтобы вы были мне отцом, и чтобы я могла вас обнять без малейших опасений.

— Ну что же, дорогая дочь, не бойся ничего и открой мне свои объятия.

— Да, обнимемся.

— Мои детки сегодня более хорошенькие, чем вчера. Сделай так, чтобы они меня покормили.

— Какое безумие! Дорогой папа, полагаю, ты глотаешь молоко своей бедной дочери.

— Оно сладкое, моя дорогая подруга, и та малость, что я проглотил, наполнила благоуханием мне душу. Ты не можешь быть настолько жестока, что запретишь мне это удовольствие, потому что ничего не может быть более невинного.

— Нет, конечно, я не запрещаю, потому что ты мне также доставляешь удовольствие. Вместо того, чтобы называть тебя «папа», я буду звать тебя «мой малютка».

— Как мне нравится это прекрасное настроение, в котором я нахожу тебя этим вечером.

— Это потому, что ты сделал меня счастливой. Я больше ничего не боюсь. Мир вернулся в мою душу. Крестьянка мне сказала, что в скором времени я снова стану такой, как была до встречи с Ку.

— Не так быстро, мой ангел, потому что, к примеру, твой живот.

— Молчи. Его не узнать, я сама удивляюсь.

— Позволь, я посмотрю.

— О нет. Прошу тебя. Но ты можешь его потрогать. Это правда?

— Это правда.

— Ох! Мой друг. Не трогай там.

— Почему нет? Ты не можешь отличаться от моей старой М.М., которой сейчас может быть лишь тридцать лет. Я хочу показать тебе ее портрет, она совсем обнаженная.

— Он у тебя здесь? Я погляжу его с удовольствием.

Я достаю его из моего портфеля и вижу, что она в восхищении. Она целует его. Она спрашивает, все ли это с натуры, и находит свое лицо еще более поразительно похожим на нее, чем на портрете в монашеском одеянии.

— Но это ты, — говорит она, — велел художнику придать ей такие длинные волосы.

— Отнюдь нет. Монахини в нашей стране должны лишь не показывать их мужчинам.