Наталья Михайлова - Василий Львович Пушкин

Василий Львович жил в избе…

Все были опечалены пожарами в Москве, страшными разрушениями и бедствиями, которые принесла война.

«От Твери до Москвы и от Москвы до Нижнего я видел целые семейства всех состояний, всех возрастов и в самом жалком положении… — писал К. Н. Батюшков. — Видел нищету, отчаяние, пожары, голод, все ужасы войны и с трепетом взирал на землю, на небо и на себя. Нет, я слишком живо чувствую раны, нанесенные любезному нашему отечеству, чтоб минуту быть покойным. Ужасные поступки вандалов или французов в Москве и в ее окрестностях, поступки, беспримерные и в самой истории… <…> поссорили меня с человечеством»[385].

Многие тревожились за своих близких, сражающихся с неприятелем, томились неизвестностью об их участи. Марья Ивановна Римская-Корсакова, выехавшая из Москвы чуть ли не 1–2 сентября вместе с дочерьми — старшей Варварой, вдовой павшего в бою при Фридланде флигель-адъютанта А. А. Ржевского, двадцатилетней Натальей и младшими Екатериной и Александрой, в это время не знала, что 26 августа при Бородине героически погиб ее старший сын Павел — его судьба долго оставалась ей неизвестной. Будучи в Нижнем Новгороде, Марья Ивановна молилась и о Павле, и о своем любимце — сыне Григории, который также участвовал в Бородинском сражении, и о младшем Сергее, записавшемся в Московское ополчение. На Бородинском поле сложил свою голову сын директора Публичной библиотеки в Петербурге, впоследствии президента Академии художеств А. Н. Оленина Николай. Второй сын его Петр был в этом бою столь тяжело ранен, что его сочли мертвым, но крепостные слуги Олениных доставили молодого человека сначала в Москву, а потом в Нижний Новгород, выходили его. В Нижнем находился генерал Алексей Николаевич Бахметев — ему на Бородинском поле оторвало ногу, но он надеялся по излечении вернуться в строй, обещал К. Н. Батюшкову взять его в адъютанты. В Нижний привозили и раненых французов, которые, несмотря на причиненное ими зло, всё же вызывали сострадание: жена А. М. Пушкина Елена Григорьевна шила для пленных рубашки.

Оказавшись осенью 1812 года на берегах Волги, многие москвичи не знали, что им придется задержаться здесь надолго. Безденежье, болезни близких — всё это надо было пережить. В мае 1813 года Н. М. Карамзин похоронил на кладбище нижегородского Печерского монастыря пятилетнего сына Андрюшу. И дочери его были не здоровы. У жены от потрясения случился выкидыш. Летом 1813 года от чахотки умерла дочь М. И. Римской-Корсаковой Варвара…

20 мая 1813 года В. Л. Пушкин сетовал в письме К. Н. Батюшкову: «Болезни домашних моих меня сокрушают, и несмотря на прекрасную весну, не могу отсюда выдраться и поехать в деревню. Доктора и Аптеки со времени приезда моего в Нижний стоят мне более осьми сот рублей. Что делать? Роптать не должно, а терпеть. Бог милостив! Дни красные возвратятся и для меня…»(209).

Василию Львовичу удалось все-таки «выдраться» из Нижнего и уехать в деревню — родовое Болдино, где, по-видимому, оставался он и лето, и начало осени — до конца октября 1813 года. Оно и понятно. Коли денег нет, так свои-то крестьяне и накормят, и оденут. И крыша над головой своя — барский дом стоит пустой. Да и помолиться есть где — еще батюшка Лев Александрович выстроил на земле древней их вотчины каменную церковь Успения. Что же касается красот природы, всегда вдохновляющих поэта, то красот особенных не было.

Смотри, какой здесь вид: избушек ряд убогой,За ними чернозем, равнины скат отлогой,Над ними серых туч густая полоса (III, 236).

Это племянник В. Л. Пушкина напишет в 1830 году в Болдине, и еще много чего сочинит в ту болдинскую осень. У дядюшки такой урожайной творческой осени не было. «В деревне живучи, я обременен был такими скучными делами, что не имел времени к приятелям писать, ни с Музами беседовать» (218), — жаловался он П. А. Вяземскому 18 ноября 1813 года уже из Нижнего Новгорода.

Жизнь москвичей на брегах Волги была, однако, наполнена не только бедствиями и лишениями, стенаниями и болезнями. Став эмигрантами, как они себя называли, москвичи не хотели предаваться греху уныния. Обеды, балы, маскарады были, пожалуй, еще оживленнее из-за неустроенности быта. К. Н. Батюшков в одном из писем набросал несколько колоритных сцен из жизни москвичей в Нижнем Новгороде: на площади «между телег и колясок толпились московские франты и красавицы, со слезами вспоминая о бульваре»; на «патриотическом обеде» у Архаровых «от псовой травли до подвигов Кутузова все дышало любовью к отечеству»; на балах и маскарадах «наши красавицы, осыпав себя бриллиантами и жемчугами, прыгали до первого обморока в кадрилях французских, во французских платьях, болтая по-французски бог знает как, и проклинали врагов наших»[386]. Упомянул Батюшков и В. Л. Пушкина, привычно включившегося в светскую суету. На ужинах у вице-губернатора А. С. Крюкова «…Василий Львович, забыв утрату книг, стихов и белья, забыв о Наполеоне, гордящемся на стенах древнего Кремля, отпускал каламбуры, достойные лучших времен французской монархии, и спорил до слез с Муравьевым о преимуществе французской словесности»[387]. Впрочем, веселость Василия Львовича, как и многих других москвичей, отнюдь не исключала глубоких переживаний, искренних чувств, настоящей любви к отечеству, родной Москве. Обратимся к письму В. Л. Пушкина П. А. Вяземскому от 14 декабря 1812 года:

«Наконец, любезнейший Князь, я дождался письма твоего. Оно меня сердечно обрадовало, в чем, я думаю, ты и не сумневаешься. Поздравляю тебя с сыном. Да будет он со временем твоим другом и утешителем!

Я вижу из письма твоего, что ты грустишь о Москве, но как и не грустить о кормилице нашей? Другой Москвы не будет, и час от часу разорение столицы нам будет чувствительнее. Я потерял в ней всё движимое мое имение. Новая моя карета, дрожки, мебели и драгоценная моя библиотека, всё сгорело. Я ничего вывезть не мог; денег у меня не было, и никто не помог мне в такой крайности. Что делать? Я благодарю теперь Бога, что он осенил щитом своим храбрые наши войска, поражающие бегущего злодея.

Аттила нашего века покрыл себя вечным стыдом, и бедствия наши ни малейшей не принесли ему пользы.

Ты спрашиваешь, что я делаю в Нижнем Новгороде? Совсем ничего. Живу в избе, хожу по морозу без шубы, и денег нет ни гроша. Вот завидное состояние, в котором я теперь нахожусь» (216–217).

В. Л. Пушкин спрашивал Вяземского об их общих друзьях — Д. Н. Блудове и Д. П. Северине, служивших в дипломатическом корпусе, интересовался В. А. Жуковским и его здоровьем и заканчивал письмо пожеланием и утешением: «Надейся и мужайся! Бог милосерд!» (217).