Воспоминания самарского анархиста - Сергей Николаевич Чекин
И только немногие самоотреченные натуры жертвовали жизнью своей, подобно Волконской, Раевской, Трубецкой и другим. Так велик и могуч был террор царя Иосифа на троне Романовых, что многие пали пред ним ниц, славословили мудрость его во имя истребления своих и не своих — партийных и беспартийных. Своим царским единодержавным террором он довел весь народ, всех своих подданных до фашистского раболепия и страха: пал народ до рабства — марксид царь Иосиф стал богом-палачом.
Весьма возможно, что жена «страху убояся» — решила уйти от меня, «прокаженного», и связать свою жизнь с другим, чистым, и еще лучше, с «правоверным»-марксидом. Она не смогла подняться даже до тени Волконских, Трубецких, Раевских и других русских женщин, да и вряд ли она знала об этих женщинах по своей флегматичности к литературе и истории, по своему ограниченному общему развитию. Да и то надо сказать, что в такие лихие времена духовной инквизиции только редкие отдельные личности могут иметь мужество и достоинство до конца оставаться на высоте человечности, ибо мало кто хочет добровольно идти на убой в руки «Святейшего сталинского синода».
Такие мысли невольно рождались про себя у миллионов граждан в концлагерях и вне их, но только «кондрашка» избавил весь народ от мук и страданий. Но что ужаснее всего — так это то, что не нашлось в защиту народа достойного человека, чтоб избавить народ от тирана-шизофреника, тридцать лет царствовавшего и душившего народ.
***Теперь, когда пишу об этом, то все давно уже в прошлом, переболело, перемучилось, перестрадалось-сгладилось. Но в декабре сорок пятого года этот второй удар судьбы мучительно тяжело переносился. Ведь я сжился с тоской по жене и сыну, они были частью моего «я». И вдруг письмо:
«Дорогой и милый братец! Вчера я ездила в город и зашла к А. П.[170] Сережу дома не застала — он ушел в школу, а в комнате сидел какой-то седой дядя. А. П. говорит мне: познакомьтесь — это мой муж. Я так и обмерла и не знала, как ушла от нее. Так мне было обидно за тебя и за себя. Ведь много лет я ее привечала как родную, еще девушкой, когда она с моей дочкой Паной вместе училась и дружила, и я считала ее за одну семью. Ну, бог с ней, раз она оказалась такой свиньей. Не горюй — не стоит она этого».
Вскоре прислал письмо и брат. Он также подтвердил уход А. П. к другому, причем утешал меня тем, что А. П. не была хорошей женой и матерью для сына, кой-как одетого и вечно с худыми и грязными носками, что человек она недалекого ума и что этого от нее можно было ожидать.
Так разрушилось единство, цельность моей жизни в настоящем и будущем с женой и сыном, разрушилась наша общая жизнь, радости и печали, хлопоты и заботы. Тоска моя жила о них во мне, и я в ней. Теперь я стал одинок в личной жизни. Грезы и мечты рассеялись — произошло опустошение в душе и сердце. Мир жизни людей и всех, кто правит обществом, стал казаться еще более серым, будничным, менее человечным — ближе стоящим к животным. Только общее желание жить, могучее и вольное, ни от кого не зависимое, осталось жизнеутверждающей силой и вечной красотой моей, оно заполнило пустоту души моей. Частное перестало существовать — осталось это общее, без страстей и грез в дальнейшей моей концлагерной жизни, да, пожалуй что, и в будущей, вне лагеря.
В это время оказался прав Спиноза, когда он произнес: «Не смеяться, не плакать — а понимать»[171]. Впереди предстояла личная встреча с ней, по возвращении из лагеря, и кто знает, как встретит она меня живого, а не воображаемого за тысячи километров. Но мысль, что А. П. живет с другим, другой жизнью, другими радостями и печалями, чуждыми мне, — отталкивала от нее. Единство, цельность жизни разбились навсегда.
Оптимизм — прекрасное свойство человека. На оптимизме основан род человеческий на Земле, его прогресс до безвластного, безначальственного коммунизма во всем мире, когда труд и хлеб станут равными для всех и каждого, и на этом экономическом равенстве расцветут здоровые моральные основы взаимоотношений между всеми людьми мира. Тогда и только тогда все богатства, созданные человечеством, материальные и духовные, станут достоянием каждого трудящегося. Тогда исчезнут преступления и преступники, ибо не будет причин, порождающих их, — экономического неравенства, этой рабской зависимости одного человека от другого. Такое сознание давало мне силу и веру в жизнь, в ее смысл и [помогало] переносить все невзгоды и удары судьбы.
Мне стало ясно, что если вернусь в Россию, то личную, куцую жизнь придется создавать заново, но уж без кипения в душе, ибо часть ее невозвратно осталась с А. П. и еще более с живущим с ней сыном, и не будет чарующей красоты единства в любви. А впереди еще около пяти лет концлагерной жизни, и никто заранее не может знать исход ее, ибо у святейшей инквизиции царя Иосифа беззаконие — закон является основой его существования.
Внешне было ясно — А. П. ушла к другому, чужому берегу жизни, и что там нет места другим, но в глубине души этот вопрос оставался нерешенным. Верилось и не верилось, что А. П. ушла к другому так просто, без объяснений со мной. Ведь от нашей общей жизни так много осталось счастливых, отрадных, полных любви и счастья воспоминаний. Много раз в ночной тиши, в мечтах и грезах видел нашу встречу по возвращении из концлагеря, и что во время нашей встречи с А. П. и сыном произойдет в душе ее чудо — прозрение. Я хотел этого ее воскрешения — возвращения к началу нашей
