Григорий Ревзин - Ян Жижка

В этом железном человеке близящаяся старость сказывается склонностью оглянуться назад, вспомнить давно минувшее. Погруженный в заботы о войске, обдумывая новые походы, Жижка часто вспоминает об умершем друге.

…То было вскоре после казни магистра Яна. С Николаем из Гуси отлучились они из дворца в Прагу. Проезжали по взбудораженным улицам столицы. Врат Николай говорил о бесчисленных врагах Чехии — о папском престоле, императоре и внутренних врагах, алчных чужеземцах. «А с нами кто?» — спросил он тогда в тревоге… Рано ушел брат Николай! Как порадовался бы он сейчас: половину Чехии держат народные братства! Общины Большого Табора Николай знал хорошо. А и Малый, Градецкий, держит теперь не меньше Большого: помимо Градца — Жатец, Лоуны, Часлав, Яромерж, Кутную Гору, Нимбурк…

Жижке вспомнился тут во всех подробностях его первый большой спор с Николаем, в лагере у Ржичан. Николай требовал тогда удара по столице, захваченной купцами и магистрами университета, — он, Жижка, не соглашался.

— А сейчас? Когда пражские толстосумы повсюду выставляют своих наемников против народных сил? Когда Прага застряла, как орех в щипцах, между Большим и Малым Табором? Не сжать ли сейчас эти щипцы?!

Жижка опустил кулак на стол. Ярослав, дремавший рядом, проснулся от удара.

— Ярослав, зови немедля Рогача, Гвезду, Прокопа Большого и Прокупка!

Прокоп Большой, или Голый, проповедник на Большом Таборе, с некоторых пор забрал влияние в общине братства. Прокоп блистал умом, красноречием и выдающимися способностями политика и военного организатора.

Возле рослого, широкоплечего Прокопа с орлиным носом, бритым мужественным лицом Прокоп Малый из Градца, Прокупек, выглядел тщедушным существом. Козлиная бороденка, падавшая на чахлую грудь, придавала ему облик бедного деревенского пономаря. Но был то человек большой отваги и еще больших талантов, советник не менее ценный, чем его могучий тезка.

Жижка звал соратников на военный совет. Когда пришли все четверо приглашенных, гетман обратился к ним со словами:

— К Плзню сейчас, думаю, итти не к чему: взять его не возьмем, а панский Союз и так долго еще не сунет носа ни к Табору, ни к Градцу! Ударить можно на антихристова зятя. Из Моравии, что ни день, идут вести одна другой хуже. Да только, если выступим из Чехии, останутся неприкрытыми войском наши общины. Пражские тогда захватят их.

Жижка клонил свои доводы к заключению — ударить на Прагу! Но хотел, чтобы поход на столицу предложил кто-нибудь из советников, подтвердив этим верность его собственных мыслей.

— От себя и от всего братства Большого Табора скажу, — начал Гвезда, — у нас всегда был и остается враг хуже герцога Альбрехта! Хуже потому, что готов предать чашу, предать общее, народное дело. Ты, гетман Ян, знаешь давнее мое желание, — я спорил с тобой о том еще на Градище. Вот, говоришь ты, нельзя итти в Моравию, оставить неприкрытыми наши общины. Значит, начать надо с другого конца.

— С какого же конца, брат Ян? — спросил слепой гетман.

— Да с Праги!

— А дела твои там с братом Богуславом забыл?

— Как их забыть!.. Да времена другие были, гетман Ян! Теперь мы сильнее, а они слабее!

— А ты, брат Прокоп, что на то скажешь?

— Другая у меня мысль, совсем другая! — живо отозвался Большой Прокоп. — Главный враг нашего народа не зять Сигизмунда и не пражские советники. Главный враг — «блудница вавилонская». Сейчас Римская курия будто притихла, да ненадолго это! Не пройдет года-двух — и чешскую землю снова будут топтать чужеземные орды, насланные Римом…

— Слова твои мудры, брат Прокоп, — перебил Жижка. — Да делать-то нам что? Итти походом на Рим, что ли?

— Нет, не то! Слово мое будет иное! Настала пора повести братствам иную войну. Здесь, в Чехии, мало ли мы погромили панов, пожгли вражеских гнезд — замков и панских городов? А что от этого стало «римской блуднице» и антихристу-императору? Ничего ровно! Они снова соберут силы и пойдут топтать нас и грабить. А надо заставить их забыть и дорогу в нашу истерзанную Чехию!

— А как заставить?

— Принудить пойти с нами на мировую…

— Как же принудить? — перебил снова Жижка.

— Бить медведя не только в пчельнике, куда он забрался мед воровать, но пойти с рогатиной и к его берлоге! Нет, я не говорю — итти на Рим. Можно ударить и поближе! Разорить поместья и освободить крестьян в Мейссене, Силезии, Венгрии, Баварии, Австрии! Да хоть и в Бранденбурге — вотчине Сигизмунда! Вот когда взвоют пособники римского первосвященника! Мы внесем огонь войны в их пределы и вынудим у них мир нашей земле. Им ничего другого не останется, как пойти с нами на мир!

Прокоп Большой (Голый).

Задумавшись на минуту, Прокоп Большой продолжал так же горячо:

— Да не только это! Седлаки наши вконец разорены чужеземными грабителями. Откуда разбойники пришли к нам? Из этих стран! Куда утащили жалкий скарб, достояние наших пахарей? Все в эти страны! А мы пойдем туда за скотом, за сукном, за мясом и шерстью — за всем, что было у нас награблено!

Слова Большого Прокопа задели глубокие струны в сердцах военачальников, собравшихся за столом у Жижки. Слепой гетман склонил голову на грудь, глубоко задумался. Все ждали, что он скажет.

Жижка начал тихо:

— Сама правда говорит твоими устами, брат Прокоп! Святое наше дело толкает нас за наши границы! Вот ходили уже в Венгрию, пойдем и в другие страны. Все это так!

Голос первого гетмана зазвучал громче:

— А сил наших для походов в чужие земли довольно ли сейчас? Ты посуди: оба наши братства выступят к Вене или к Нюренбергу. А потом, если придется отступать так, как отступали от Дуная? Избави нас бог от того, — я и сам не пойму, как вывел тогда нашу колонну. То было самое трудное дело всей моей жизни.

— Прокоп, брат мой! — продолжал Жижка. — Для похода на Мейссен или в Австрию нужно вдвое, а то и втрое сил против наших! Когда соберем вдвое людей, вдвое возов, вдвое пушек — тогда оставим дома крепкие гарнизоны охранять наши общины, а с остальными улетим далеко за наши границы. В ратном деле, брат Прокоп, знаешь ведь как: отбиваться от чужого меча времени не выберешь — его выбирает противник. А когда надумал сам занести меч над головою врага — то взвесь все наперед! Выбери наилучшую минуту. Дерзай, да разумно!

— За нас сейчас почти весь восток Чехии, да и север, — сказал Рогач. — В год, в два поставим четыре войска по семи тысяч бойцов в каждом, да по пяти коп возов! Тогда бросим колонны хоть на Вену, хоть к Вроцлаву! А сейчас мое слово за посильное нам и важное дело — на Прагу!