Лев Толстой. Свободный Человек - Павел Валерьевич Басинский
В этом акте не было ничего жестокого, средневекового. Больше того, это был принципиально новый поступок Русской православной церкви в отношении еретика такого масштаба, который, конечно же, был ей опасен. Ведь он смущал не только интеллигенцию, но и народ, и даже священников. Все признавали, что «Определение» написано «умно». В нем не было и намека на «расправу» над Толстым. Наконец, в нем не было ни одной строчки, которая была бы ложью по отношению к его взглядам.
Мягкость «Определения» удивила и самого Толстого. Когда он узнал о нем, первый вопрос, который он задал: провозглашена ли анафема? Узнав, что нет, Толстой был недоволен. Он мечтал пострадать за свои убеждения. Так, разговаривая с К. Н. Леонтьевым незадолго до его смерти, он просил его: «Напишите, ради Бога, чтоб меня сослали. Это моя мечта».
В «Ответе» Толстого Синоду чувствуется его недовольство «двусмысленностью» «Определения». Если бы его торжественно провозгласили еретиком — это одно дело. Это было бы объявление войны. Но его назвали блудным сыном. Толстой болезненно переживал этот момент одиночества. Одно из его главных возражений оппонентам: Синод «обвиняет одного меня в неверии во все пункты, выписанные в постановлении, тогда как не только многие, но почти все образованные люди в России разделяют такое неверие и беспрестанно выражали и выражают его и в разговорах, и в чтении, и в брошюрах и книгах…».
«Ответ» Толстого на «Определение» Синода — это не возражение на официальный документ, с которым он согласен или не согласен, но глубокое личное высказывание по вопросу, который был для него главным, — вопросу о смерти. В отличие от широкой публики, которая смеялась над «Определением», рукоплескала Толстому и осыпала букетами его репинский портрет на XXIV Передвижной выставке в марте 1901 года, Толстой прекрасно понимал, чтó стоит на кону в его споре с Церковью. «Мои верования, — писал он в «Ответе», — я так же мало могу изменить, как свое тело. Мне надо самому одному жить, самому одному и умереть (и очень скоро), и потому я не могу никак иначе верить, как так, как я верю, готовясь идти к тому Богу, от Которого изошел. Я не говорю, чтобы моя вера была одна несомненно на все времена истинна, но я не вижу другой — более простой, ясной и отвечающей всем требованиям моего ума и сердца; если я узнаю такую, я сейчас же приму ее, потому что Богу ничего, кроме истины, не нужно. Вернуться же к тому, от чего я с такими страданиями только что вышел, я уже никак не могу, как не может летающая птица войти в скорлупу того яйца, из которого она вышла».
Двадцать четвертого февраля 1901 года Толстой вместе с директором московского Торгового банка Александром Никифоровичем Дунаевым шел по Лубянской площади. Дунаев вспоминал: «Кто-то, увидав Л. Н., сказал: “Вот он, дьявол в образе человека”. Многие оглянулись, узнали Л. Н., и начались крики: “Ура, Л. Н., здравствуйте, Л. Н.! Привет великому человеку! Ура!”».
Но Толстого это не радовало. Еще меньше это нравилось Софье Андреевне. Ее дети под влиянием отца отпадали от православия. И она понимала, что «Определение» сыграет в этом смысле отрицательную роль, потому что молодежь будет «за Толстого». Именно после публикации «Определения» прозвучал первый протест со стороны шестнадцатилетней дочери Толстых Саши, которая отказалась пойти с матерью к всенощной в конце Великого поста. «Я даже заплакала, — пишет Софья Андреевна в дневнике. — Она пошла к отцу советоваться, он сказал ей: “Разумеется, иди и, главное, не огорчай мать”».
В то же время Софья Андреевна не могла не задумываться над тем, каким образом будет похоронен ее муж. Широко известно, что Толстой завещал похоронить себя без церковного обряда, закопав тело в яснополянском лесу на том месте, где брат Николенька в детстве спрятал «зеленую палочку». Но далеко не всем известно, что это распоряжение сделано Толстым лишь в самом конце жизни, уже после синодального «Определения». В 1901 году оставалось в силе завещание 1895 года, в котором он просил похоронить себя «на самом дешевом кладбище, если это в городе, и в самом дешевом гробу — как хоронят нищих. Цветов, венков не класть, речей не говорить. Если можно, то без священника и отпеванья. Но если это неприятно тем, кто будет хоронить, то пускай похоронят и как обыкновенно с отпеванием (курсив мой. — П. Б.)…». А вот в варианте завещания 1908 года Толстой уже настаивает, чтобы «никаких не совершали обрядов при закопании в землю моего тела. Деревянный гроб, и кто хочет, снесет или свезет его в Заказ (лес в имении Ясная Поляна) против оврага».
В завещании 1895 года Толстой оставлял семье возможность похоронить его по православному обряду, как хоронили всех его предков и умерших детей. Письмо Иоанникия епископам этой возможности лишало. «Определение» Синода, при всей его мягкости, закрепляло это положение до покаяния Толстого. Но Софья Андреевна хорошо знала упрямый характер своего мужа.
Репетиция смерти
Осенью 1901 года из-за ухудшающегося здоровья Толстой с семьей переезжает в Крым, в Гаспру, на виллу, предоставленную поклонницей писателя графиней Софьей Владимировной Паниной. Но этот переезд только ухудшил самочувствие писателя. У него открылось воспаление легких, которое в его возрасте было смертельной болезнью.
Двадцать шестого января 1902 года жена Толстого записывает в дневнике: «Мой Лёвочка умирает».
Толстой «умирал» тяжело. Кроме физических мук он испытывал то, что называется смертной тоской. «Он не жалуется никогда, но тоскует и мечется ужасно», — пишет Софья Андреевна. Он потерял чувство времени. В бреду ему виделся горящий Севастополь.
В Гаспре собрались все сыновья Толстых, чтобы проститься с отцом. Илья Львович в воспоминаниях описал это трогательное прощание:
«Почувствовав себя слабым, он пожелал со всеми проститься и по очереди призывал к себе каждого из нас, и каждому он сказал свое напутствие. Он был так слаб, что говорил полушепотом, и, простившись с одним, он некоторое время отдыхал и собирался с силами. Когда пришла моя очередь, он сказал мне приблизительно следующее: “Ты еще молод, полон и обуреваем страстями. Поэтому ты еще не успел задумываться над главными вопросами жизни. Но время это придет, я в этом уверен. Тогда знай, что ты найдешь истину в евангельском учении. Я умираю спокойно только потому, что я познал это учение и верю в него. Дай Бог тебе это понять скорее”.
Я поцеловал ему руку и тихонько вышел из комнаты. Очутившись на крыльце, я стремглав кинулся
