Святые русской Фиваиды - Максим Александрович Гуреев

и был любим всеми. И пробыл там немало времени, прилежно исполняя возлагаемые на него в обители послушания со всяческим смирением, и многим терпением, и великой кротостью. И изнурял свое тело, чтобы плоть поработить духу, – и недостаточно ему было трудов этого подвига… Игумен же и братия той обители, видя его в таком внутреннем устроении, столько времени неуклонно в трудах пребывающего, дивились и говорили про себя: “Что делать? Видим, как этот (брат) подвизается, ничего не говоря, и с каким усердием работает здесь без всякого прекословия, словно некий раб, не имеющий выкупа. Воистину, это и есть раб Божий и великий делатель заповедей Его”. Услышал эти слова блаженный Савватий и тяжко ими опечалился, ибо более всего ненавидел похвалу человеческую. И сказал себе: “Что мне делать? Какой найти выход? Ведь я за свои грехи предал себя тому же осуждению, что и прародитель в раю. Но сам Владыка Христос нам этот пример показал и заповеди оставил: будучи богат, ради нас обнищал, чтобы мы его нищетою обогатились. Эти повеления и заповеди Его подобает хранить, что есть сил, ибо Он сказал пречистыми своими устами: ‘Тот, кто хочет за Мной идти, пусть возьмет крест свой и следует за Мной’. Лучше мне оставить место это, чем принимать честь и похвалы и покой от таких же, как я, людей – и напрасен труд мой будет; да не случится, что, изнурив тело, лишен буду награды!” Ибо как не может укрыться город, стоящий на вершине горы, но всем виден бывает, так и добродетельных мужей богоугодное житие не сможет утаиться; взывают они к Господу втайне, а Бог их делает явными, ибо сказал: “Славящих Меня прославлю!”.

Скорбел душою блаженный Савватий, видя себя почитаемым игуменом и всей братией, и помышлял о подвиге безмолвия».

Однако слова преподобного Нила Синайского, аскета и отшельника IV века: «Терпи скорби, потому что в них, как розы в тернах, зарождаются и созревают добродетели», – вне всякого сомнения известные Савватию, наполняли его сердце верой в то, что все происходящее с ним на Валааме есть проявление промысла Божьего, и всякое смятение, роптание ли не будут оставлены без вразумления. Ежедневное памятование о смерти, без которого любой самый возвышенный аскетический подвиг может привести к гордости, самомнению и тщеславию, становится для Савватия обязательным правилом.

Старец все более и более приходит к пониманию того, что священнобезмолвие и умная молитва представляют собой постоянную работу над человеческой природой, способной приноравливаться к самым немыслимым внешним условиям бытования, а следовательно, быть подверженной впадению в крайности – от проявлений добра до погружения в глубины кромешного зла.

Таким образом, согласно учению Святых Отцов Церкви, ничто в человеческой природе не хорошо и не дурно самом по себе, но все может быть употреблено как во благо, так и во зло, все может находиться и в благом, открытом для благодати, и в пагубном, открытом ко греху, состоянии.

«Сердце мое затрепетало, и боязнь смерти напала на меня. Страх и трепет нашел на меня, и покрыла меня тьма. И я сказал: кто даст мне крылья, как у голубя, и полечу, и успокоюсь? Вот я, убегая, удалился и водворился в пустыне. Ожидал я от Бога спасения мне от малодушия и бури». Эти слова из 54-го псалма становятся в житии преподобного Савватия решающими для понимания его внутреннего состояния на тот момент, его дум о некоем необитаемом острове, где можно было бы достичь окончательного безмолвия.

Читаем в житии преподобного: «И начал просить с молитвой игумена и всю братию, чтобы отпустили его с благословением на поиски того острова. Они же нимало не уступили его мольбам и не захотели отпустить его из-за добродетельного его жития, ибо понимали, что он «истинный раб Божий», в облике и делах его видели величайший… образец и потому большой для себя утратой считали уход праведного. А у него сердце разгоралось стремлением уйти в желаемое место… в Богом дарованный покой, чтобы сказать с Давидом вместе: “Вот покой мой, здесь поселюсь. Возвратись, душа моя, в покой твой, ибо благоволил тебе Бог”. И пребыл он (в монастыре. – М. Г.) еще немного времени и размышлял про себя, как бы ему добраться до острова того.

Но поскольку не смог он умолить игумена и братию той обители, чтобы отпустили его с молитвой и благословением, то положился на волю Божию…

И, утаившись от всех, ушел ночью из монастыря, неся… молитвы отеческие и полагаясь на волю Божию. Вырвался, как птица из петли или как серна из сети, – и очень был этому рад» («Житие преподобного Савватия Соловецкого»).

Это был уже второй исход преподобного старца в поисках уединения.

Дерзновение, с которым Савватий без благословения игумена покинул Валаамский Спасо-Преображенский монастырь, поскольку не мог более скрывать своей любви к безмолвию, не мог выносить томление от непонимания со стороны братии, а также ее почитание и славословие в свой адрес, можно трактовать по-разному. На страницах данной книги мы это уже делали и не раз, повествуя, в частности, о преподобных Кирилле и Мартиниане Белозерских, Александре Куштском. Данный эпизод представляется во многом архетипическим для аскетической традиции Северной Фиваиды в целом. «Сердечное горение» и неукоснительное соблюдение монастырского устава, предощущение и предвидение собственного индивидуального пути, чувство ответственности за него, и в то же время осознанное вступление во взаимодействие со злокозненными, началозлобными и искусительными силами при полном уповании при этом на божественное предстательство.

Спустя более чем два века эта история бегства повторится в этих северных краях снова. Однако местом действия на сей раз будет остров Анзер на Белом море, а действующими лицами – преподобный Елеазар и иеромонах Никон, будущий Патриарх Всероссийский. Патриарший клирик Иоанн Корнильевич Шушерин так опишет те события в своем «Известии о рождении и воспитании, и житии Святейшего Никона Патриарха Московского и Всея России» (1681–1686): «Однажды Никон увидел в сонном видении сосуд, полный семян, и перед ним некоего человека, который сказал ему: “Мера твоих трудов исполнена”, а Никон, будто хотя обернуться, рассыпал всю ту меру семян и снова начал собирать их в сосуд, но не умел наполнить его, как он был прежде. И после этого сновидения… сел он в лодку и поплыл с неким крестьянином к берегу. Море сделалось бурное, так что они едва не потонули и, потеряв путь, приплыли к острову, называемому Кий».

А в другом сновидении о «великом волнении морском» читал облаченный в архиерейские одежды Николай Угодник: «Приплыша к некоему острову, нарицаемому Кию, на нем же Богу… постави крест древянный».

Отплытие из Троицкого скита Соловецкого монастыря без благословения настоятеля (по сути, бегство), страшная морская буря как закономерное воздаяние за содеянное, чудесное спасение на острове Кий