Святые русской Фиваиды - Максим Александрович Гуреев
Житие преподобного Кирилла Белозерского называет нам имена некоторых первых сотрудников святого старца – Авксентий по прозвищу Ворон, Матфей, прозываемый Кукос, а также монахи Московского Симонова монастыря Зеведей и Дионисий. Круг их неизбежно возрастал, и вполне возможно, в нем оказался и Савватий, который к тому моменту уже прошел все предшествующие пострижению в рясофор, а затем и в мантию, этапы монашеского пути – трудничество (работа в монастыре) и послушничество (жизнь в монастыре под мирским именем). То есть он пришел к подвижнику-аскету на берег Сиверского озера, уже имея за плечами некоторый опыт монастырского служения, а навык валки леса, корчевания пней, строительства земляных келий, полученный под руководством Кирилла и, вероятно, Ферапонта, пригодился Савватию годы спустя, когда он, вместе с преподобным Германом, впервые прибыл на Соловки.
В Соловецком патерике годы пребывания преподобного Савватия в Кирилловой обители описываются следующим образом: «Любим же и прославляем он был всеми местными иноками и самим игуменом монастыря того. За великое его послушание, кротость и смирение все почитали его и называли примером добродетельной жизни для братии». Особую любовь новоначальный инок испытывал к чтению Евангелия, сочинений аввы Дорофея и Иоанна Лествичника, а также богослужебных книг, которые со временем появились в монастырской библиотеке. Этот факт дает нам возможность предположить, что Савватий был не просто владеющим грамотой книжником, но в некотором роде церковным интеллектуалом своего времени. Начитанность, видимо, была одной из его черт, и обращала на себя внимание как игумена, так и всей братии.
«Отрекшийся от мира из страха подобен фимиаму, который сперва благоухает, а после оканчивается дымом. Оставивший мир ради воздаяния подобен мельничному жернову, который всегда одинаково движется; а исшедший из мира по любви к Богу в самом начале приобретает огонь, который, быв ввержен в вещество, вскоре возжет сильный пожар».
Эти слова преподобного Иоанна Синаита всякий раз заставляли Савватия задуматься об истинном смысле своего иноческого выбора, и порукой тому были великие современники молодого постриженика, ученики преподобного Сергия – Мефодий Пешношский и Димитрий Прилуцкий, Сильвестр и Павел Обнорские, Стефан Махрищский и Авраамий Чухломский, Кирилл и Ферапонт Белозерские.
Философ, переводчик, богослов Сергей Сергеевич Хоружий (1941–2020) в своем сочинении «Диптих безмолвия» пишет: «Идеи ухода от мира, уединенного подвига, священнобезмолвия очевидным образом несут в себе мощный заряд утверждения индивидуальности. Более того, именно в лоне аскетики и вырабатывались, в своем большинстве, все представления о важности и суверенности всякой человеческой индивидуальности как таковой. Жизненный нерв христианской аскетики – сознание абсолютной ценности личного духовного пути и личной духовной судьбы, и вместе с этим – сознание полной ответственности человека за свой путь и свою судьбу: от тебя самого зависит, что ты есть и что станет с тобой, а итог твоего пути может быть различным в немыслимом, страшном размахе – от Неба до Ада».
И вновь мы сталкиваемся с проблемой выбора, проблемой ответственности, когда кротость, послушание, смирение, немногословие, нищелюбие отнюдь не являются синонимами слабоволия и беспечности, но самым парадоксальным и немыслимым образом расширяют такие заповеданные еще аскетами Древней Церкви качества, как внутренняя решимость, дисциплинированность, непреклонность в противостоянии греху, дерзновение в бесконечном и горячем поиске Божественного водительства.
«Есть в сердце какая-то беспредельная глубина; есть там… рабочая храмина дел правды и дел неправды, есть там смерть, есть там и жизнь», – восклицает Макарий Египетский. Можно предположить, что подобная неуспокоенность, в смысле бегства от гордости и тщеславия, самолюбия и многословия, прелести и прочих соблазнов, приходящих с духовным опытом и нравственной зрелостью, была свойственна Савватию. Более того, имея перед собой примеры почти безупречные, почти святоотеческие (преподобных Кирилла и Ферапонта Белозерских), но при этом абсолютно живые и совершенно лишенные налета дидактического высокомерия, Савватий откликается на них искренно и чистосердечно. Он тяготится вниманием и уважением братии, а также вниманием и почитанием приходящих в Кириллову обитель на Сиверское озеро многочисленных паломников, он не желает впасть в «рабство славы», он, наконец, смиренно просит игумена благословить его уход из монастыря для полного и совершенного уединения.
В житии преподобного об этом сказано следующее: «И начал он просить игумена сам и молитвами братии, чтобы отпустил его с благословением. Ибо слышал от неких странников такой рассказ: “Есть в Новгородской земле озеро, называемое Ладожским, а на том озере – остров, именуемый Валаам. На том острове стоит монастырь Преображения Господа нашего Иисуса Христа. Проводят там иноки жизнь очень суровую: пребывают в тяжелых трудах, и все делают своими руками – и от этих трудов нелегкую пищу себе добывают, песнопения же и молитвы беспрестанные Богу принося”. От этого известия уверился в своем стремлении раб Божий Савватий и появилось у него боголюбивое желание там поселиться».
Но почему именно Валаам? Ведь в 80 километрах на север от Кирилловой обители находился славный подвигами своих отшельников островной Спасо-Каменный монастырь. Можно предположить, что эту древнюю, но весьма известную в то время (в Москве в том числе) обитель Савватий находил недостаточно уединенной, ведь главным его условием было то, чтобы никто не знал его, а связь Спасо-Преображенского Каменского монастыря с Успенским Белозерским была весьма крепкой.
«Тяжко скорбя, простилась братия Кирилло-Белозерского монастыря со святым старцем», – сказано в житии преподобного.
О том, что застал на Валааме Савватий, мы можем лишь предполагать. Известно, что в 1410-х годах после шведских набегов Спасо-Преображенский Валаамский монастырь был разорен, в нем, скорее всего, шли восстановительные работы, и для подвижника, прошедшего суровую монашескую школу под началом преподобного Кирилла Белозерского на берегу Сиверского озера, это обстоятельство не стало мучительным испытанием.
«С радостью и внутренним спокойствием» воспринял он происходящее. Также Савватия не могла не радовать эта труднодоступная «пустыня», на тот момент слишком удаленная от мира, чтобы стать центром паломничества и, как следствие, излишнего внимания, почитания и прочих искушений, которые отвлекают от постоянного молитвенного усилия и подвергают многим опасностям «хранение духа».
В 50-х годах ХХ века известный богослов, литургист, православный мыслитель архиепископ Василий (Кривошеин) (1900–1985) очень точно объяснил этот феномен неостановимого бегства из мира: «Пока человек живет, он всегда может пасть. Никакое состояние святости, никакое богатство благодати не обеспечивают его от возвращения… греха». И житие преподобного Савватия передает это великое нравственное напряжение отшельника, это неусыпное бодрствование, этот неустанный надзор духа за самим собой.
«И жил там вместе с братиею, в трудах пребывая и к трудам труды прилагая;
