Есенин, его жёны и одалиски - Павел Федорович Николаев

«Я его застал среди вороха дорожных принадлежностей, чемоданов, шёлкового белья и одежды. Мы обнялись, и он крикнул Дункан. Она вышла из соседней комнаты в каком-то широчайшем пёстром пеньюаре. Он меня представил ей:

– Это мой друг Повицкий. Его брат делает Bier! Он директор самого большого в России пивоваренного завода.

Я с трудом удержался от смеха: вот так рекомендация. Позднее я понял смысл этих слов. Для Дункан человек, причастный к производству алкоголя, представлял, по мнению Есенина, огромный интерес. И он, по-видимому, не ошибался. Она весело потрясла мне руку и сказала:

– Bier очень хорошо! Очень хорошо!..

Когда она ушла, я зло проговорил:

– Недурно ты устроился, Сергей Александрович…

Он изменился в лице. Глаза потемнели, брови сдвинулись, и он глухо произнёс:

– Завтра уезжаю отсюда.

– Куда уезжаешь? – не понял я.

– К себе на Богословский.

– А Дункан?

– Она мне больше не нужна. Теперь меня в Европе и Америке знают лучше, чем её».

…В первый вечер после отъезда жены Есенин пришёл рано и был грустен: в доме всё напоминало Дункан. Разговаривал со Шнейдером: ругал своего издателя, сетовал на непорядки в лавке писателей, поделился планами по изданию журнала крестьянских писателей и поэтов. На следующий день прибежал в возбуждённом состоянии и объявил:

– Ехать не могу! Остаюсь в Москве! Такие большие дела! Меня вызвали в Кремль, дают деньги на издание журнала!

Он суматошно метался от ящиков стола к чемоданам:

– Такие большие дела! Изадоре я напишу. А как только налажу всё, приеду туда к вам!

Вечером Есенин не пришёл, а ночью ввалился с пьяной компанией, которая к утру исчезла, опустошив его чемоданы. На следующий день (было уже 17 августа) пришёл проститься со Шнейдером, уезжавшим в Кисловодск, и объявил Илье Ильичу:

– Жить здесь один не буду. Перееду обратно в Богословский.

И переехал.

За день до этого Есенин встретился с Надей Вольпин. Последний раз они виделись перед самым отъездом Сергея Александровича за границу. Сидели на крыше одного из московских домов. Надя поддразнивала бывшего кавалера:

– Если вас это повеселит, могу спрыгнуть.

Вольпин была особой серьёзной. Есенина она любила, но в отношении его человеческих качеств не обманывалась. Хотела от него одного – ребёнка. Конечно, Сергей Александрович не замедлил, выражаясь его языком, покрыть понравившуюся ему женщину[76].

В эти же дни Есенин возобновил встречи с Г. Бениславской. А с 27 августа периодически ночевал у неё, то есть спал с двумя женщинами и обхаживал третью – А. Миклашевскую. И что удивительно: ещё и работал, творил. В августе был напечатано два его очерка «Железный Миргород». В работе об Америке поэт подвёл итог своим тяжким раздумьям о современной ему России:

«С этого момента[77] я разлюбил нищую Россию. Народ наш мне показался именно тем 150000000 рогатым скотом, о котором писал когда-то в эпоху буржуазной войны некий Тальников. Где он теперь? Я с удовольствием пожал бы ему руку, ибо это была большая правда и большая смелость в эпоху квасного патриотизма.

Милостивый государь! Лучше фокстрот со здоровым и чистым телом, чем вечная, раздирающая душу на российских полях, песня грязных, больных и искалеченных людей про “Лазаря”. Убирайтесь к чёртовой матери с Вашим Богом и с Вашими церквями. Постройте лучше из них сортиры, чтобы мужик не ходил “до ветру” в чужой огород».

О супруге Есенин вспомнил только 29 августа и написал ей о своих успехах:

Троцкий

«Дорогая Изадора! Я очень занят книжными делами, приехать не могу.

Часто вспоминаю тебя со всей своей благодарностью к тебе. С Пречистенки я съехал сперва к Колобову, сейчас переезжаю на другую квартиру, которую покупаем вместе с Мариенгофом.

Дела мои блестящи. Очень многого не ожидал.

Был у Троцкого. Он отнёсся ко мне изумительно. Благодаря его помощи мне дают сейчас большие средства на издательство. Желаю успеха и здоровья и поменьше пить. Привет Ирме и Илье Ильичу.

Любящий С. Есенин».

Любящий Сергей Есенин беспардонно лгал. С 23 августа он почти ежедневно встречался с актрисой Камерного театра Августой Миклашевской. А через два дня после отправки приведённого выше письма завалил её любовной лирикой:

Заметался пожар голубой,

Позабылись родимые дали.

В первый раз я запел про любовь,

В первый раз отрекаюсь скандалить.

Был я весь как запущенный сад,

Был на женщин и зелие падкий.

Разонравилось пить и плясать

И терять свою жизнь без оглядки.

Мне бы только смотреть на тебя,

Видеть глаз златокарий омут,

И чтоб, прошлое не любя,

Ты уйти не смогла к другому.

Увлечение это было сильным и чистым, но, к сожалению истинных друзей поэта, кратковременным. Ни любить глубоко, ни увлекаться надолго Есенин был не способен. Не случайно Вольпин говорила о нём:

– Нарцисс безлюбый.

«Я люблю тебя навсегда». Проведя неделю в Кисловодске, Дункан вновь обрела энергию, растраченную в семейной нестабильности, и решила совершить гастрольную поездку по югу России. В программу первого выступления вошли Патетическая симфония и «Славянский марш» Чайковского. В последнем композитор использовал царский гимн, поэтому местные представители ЧК запретили исполнять марш. Дункан, конечно, стояла на своём. Выйдя на сцену, она заявила через переводчика:

– Там полицейские.

Зрители тревожно зашумели.

– Они пришли арестовывать меня.

Зрители замерли в предвкушении потехи.

– Они пришли арестовать меня, если я попытаюсь танцевать для вас «Славянский марш», но я буду танцевать его, даже если они потом арестуют меня. В конце концов, тюрьма не может быть хуже, чем моя комната в «Гранд-отеле».

Здесь зрители оглушительно расхохотались остроте танцовщицы. Многие из них были сотоварищами Дункан по несчастью как постояльцы кишевшей клопами и вшами гостиницы.

Тут доброволец-переводчик громко заявил:

– Не беспокойтесь, товарищ Дункан, вы можете начать своё выступление. Как председатель исполкома Совета я даю разрешение танцевать марш Чайковского.

После Кисловодска были выступления в Баку, Тифлисе, Батуми и в других городах. По дороге в Тифлис какой-то незнакомец передал Шнейдеру письмо для Айседоры. Оказалось, случайно узнав, что этот человек едет на Кавказ, Есенин вручил ему письмо со словами: «Дункан там, где-то на Кавказе». Сергей Александрович писал:

«Дорогая Изадора,

приехать не мог, был очень занят. Приеду в Ялту. Люблю тебя бесконечно! Твой Сергей. Привет Ирме.

Изадора!!!»

«Дорогая», «Люблю тебя бесконечно» и имя Дункан с тремя восклицательными знаками. По-видимому, этот словесно-грамматический набор надо понимать однозначно: действительно любит. Но в эти