Есенин, его жёны и одалиски - Павел Федорович Николаев
По-смешному я сердцем влип,
Я по-глупому мысли занял.
Твой иконный и строгий лик
По часовням висел в рязанях.
Я на эти иконы плевал,
Чтил я грубость и крик в повесе,
А теперь вдруг растут слова
Самых нежных и кротких песен.
Не хочу я лететь в зенит,
Слишком многое телу надо.
Что ж так имя твоё звенит,
Словно августовская прохлада?
«Ты такая ж простая, как все…»
Дункан побывала на окраине Тифлиса, где находился огромный лагерь для перемещённых лиц. В нём было много армянских детей-сирот. Айседора развлекала их импровизированными танцами.
3 октября она послала любимому следующую телеграмму: «Поздравляю тебя с этим самым счастливым днём. Хочу, чтобы этот день чаще повторялся. Люблю тебя. Изадора»[78].
Из Тифлиса артистка поехала к Чёрному морю в Батуми. Там Айседора жила в доме молодого грузинского поэта, товарищи которого избрали её «своей музой». Ирма Дункан писала о днях пребывания Айседоры в Батуми: «Хотя эти батумские поэты были красивы, внимательны и обворожительны, они не могли надеяться на то, чтобы вытеснить из её сознания мысль о другом поэте. Есенин всегда присутствовал. С того дня, как мы попрощались на Казанском вокзале, она написала ему множество писем и завалила его телеграммами, не получая от него никакого ответа. Так что, несмотря на всю компанию батумских поэтов, она распрощалась о ними и села на пароход, отплывающий в Ялту на Крымском полуострове. Она надеялась на то, что Есенину будет легче добраться туда, чем на Кавказ, – был прямой поезд из Москвы в Севастополь. Из Ялты она дала своему непутёвому мужу телеграммку, предлагая ему присоединиться к нам в Ялте».
В конце сентября Есенин окончательно перебрался к Бениславской и, поддерживаемый ею, подготовил к отправке Дункан следующую телеграмму: «Я говорил ещё в Париже, что в России я уйду. Ты меня очень озлобила. Люблю тебя, но жить с тобой не буду. Сейчас я женат, счастлив. Тебе желаю того же».
Галина поправила сожителя: если хочешь отвязаться от жены, зачем упоминать про любовь? Есенин согласился с доводами Бениславской и сократил текст телеграммы: «Я люблю другую, женат и счастлив».
В первом наброске телеграммы, упомянув о любви к Дункан, он не солгал. Об этом свидетельствует фрагмент эссе, написанный им в это же время:
«Мне 27 лет – завтра или послезавтра мне будет 28. Я хочу сказать, что ей было около 45 лет.
Я хочу сказать, что за белые пряди, спадающие с её лба, я не взял бы золота волос самой красивейшей девушки.
Я люблю её, ту, чьи перчатки сейчас держу в руках».
Эти перчатки Есенин обнаружил в кармане своего пальто, и они напомнили ему о той, которую он любил, но отринул от себя. Бениславская помогла ему в этом, послав Дункан телеграмму от своего имени: «Писем Есенину больше не шлите. Он со мной, к вам не придёт, никогда не вернётся. Надо считаться. Галина Бениславская».
По-видимому, Айседора из-за своих переездов с места на место не получила предыдущую телеграмму от самого Сергея Александровича[79]. Поэтому она не поняла трагическую суть послания Бениславской. И послала следующий ответ супругу: «Я получила телеграмму, наверное, от твоей горничной Бениславской. Она извещает, что я не должна больше писать тебе на прежний адрес по Богословскому переулку, что ты его сменил. Прошу тебя объяснить всё в телеграмме. Очень, очень люблю тебя. Айседора».
Телеграмма Бениславской пришла 13 октября, а 16-го Дункан была уже в Москве. Она хотела объясниться с мужем, но его нигде не могла найти (в день приезда Айседоры он уехал в Петроград). Вернувшись из Северной столицы, сам явился на Пречистенку и в присутствии посторонних людей учинил такой скандал, что Шнейдер вынужден был выставить его за дверь. В письме, посланном вслед, Илья Ильич высказал всё, что думал о поведении Сергея Александровича и о его отношении к жене:
«Не думаешь ли ты, что это дурной вкус – устраивать крик в комнате Изадоры в присутствии других людей, что ты любишь другую женщину и ещё двух обрюхатил? Что подумают люди о тебе, услышав такой разговор? Единственная вина Изадоры заключается в том, что она была слишком добра к тебе. Ты же вёл себя как свинья. Сколько раз ты твердил мне, как сильно ты любишь Изадору, однако первое, что ты сделал, вернувшись в Москву, ты нанёс ей оскорбление, опубликовав стихотворение, адресованное другой женщине…
Ты повсюду кричишь, что Изадора упрятала тебя в сумасшедший дом. Я видел счёт, из которого явствует, что ты находился в первоклассном санатории. Ты ведь не думаешь, что в сумасшедшем доме тебе позволили бы уходить, когда тебе заблагорассудится? Этот санаторий, который стоил Изадоре кучу денег, спас тебя от полиции и высылки из страны.
Ты на Пляс д’Опера ударил французского полицейского. Если бы не влияние и связи Изадоры, ты оказался бы в тюрьме на долгие месяцы. Изадора повсюду защищала тебя, я видел, какие замечательные статьи она писала в твою защиту. Ради тебя она лишилась своего американского паспорта, с какими жертвами и ужасными трудностями она вывозила тебя во Францию, Италию и Америку. А ты в своей собственной стране отплатил ей самым подлым образом. Я прекрасно знаю, что Изадора сделала для тебя, но я не вижу, что дала ей твоя так называемая “любовь”. Возвращаясь от тебя, я испытывал только стыд и ложь, а после вчерашнего скандала единственное, что я могу тебе сказать, так это что я не хочу тебя больше видеть».
Но великому поэту было плевать на мнение «какого-то импресарио» (и вчерашнего друга) и вообще кого бы то ни было[80]. Через месяц он вновь заявился на Пречистенку, правда не сразу.
На одном выступлении Дункан Шнейдер услышал шум вблизи сцены. Когда он подошёл к двери, увидел, что два милиционера сдерживают Есенина, который бил себя в грудь и кричал: «Я – Дункан!»
Узрев подмогу, Сергей Александрович заявил:
– Я хочу посмотреть Изадору!
– Пойдёмте, но дайте мне слово, что спокойно постоите в первой кулисе и не будете делать Айседоре никаких знаков. Ведь вы знаете Изадору. Она всё может. Увидит вас на сцене и бросится к вам.
– Нет, нет! Я буду только смотреть.
«Мы встали в первой кулисе: он – впереди, прижавшись ко мне, я – положив руки на его плечи. Я очень
