Есенин, его жёны и одалиски - Павел Федорович Николаев
Словом, гости, жаждавшие увидеть великую танцовщицу, стали невольными свидетелями её унижения «любящим» мужем. Поэт, позоря это высокое звание, вёл себя как зарвавшийся купчишка в третьеразрядном трактире. Так же показал себя Есенин и на встрече с Ю.С. Морфесси, которого затащил в какое-то непотребное заведение. Юрий Спиридонович вспоминал:
«Есенин знал один ночной приют, работавший всю ночь. Там выпили мы две бутылки шампанского и – по домам. Но дорогой пьяный Есенин затеял ссору с ещё более пьяной Дункан. Он её крыл вовсю трёхэтажными словами, она же отвечала на языке, непонятном ни самому Есенину, ни благородным свидетелям в нашем лице. Всё это производило омерзительное впечатление, но уже совсем невмоготу стало, когда пролетарский поэт в цилиндре замахнулся на свою подругу, смело годившуюся ему в маменьки.
– Ах ты, шкура барабанная, туда и сюда тебя! Пошла вон, вылезай!
И, остановив шофёра, распахнув дверцу, он стал выталкивать Дункан на пустынную, предрассветную улицу.
Не дождавшись окончания этой безобразной сцены, я, воспользовавшись этой остановкой автомобиля, покинул его. Такова моя вторая и последняя встреча с Есениным…»
За границей Есенин начал спиваться и стал неуправляемым. Его хамское отношение к жене, дискредитация великой танцовщицы в глазах её окружения и почитателей её таланта убедили Дункан в невозможности сохранить супружеские узы. В Россию она ехала лишь для того, чтобы с рук на руки «сдать» её заблудшего сына.
Возвращение и разрыв. 3 августа 1923 года Есенин и Дункан прибыли в Москву. Из долгого турне они вернулись чужими друг другу. Оба измотанные и больные. Их встречали И. Шнейдер и Ирма Дункан. Последняя вспоминала:
«Предмет её (Айседоры. – П. Н.) внимания и забот нетвёрдой поступью вышел из вагона. Он был пьян, и, возможно, в такой же степени от чрезмерного эмоционального возбуждения, вызванного фактом возвращения в Россию, как и от действия непрерывного потока водки, который вливался в его патриотическую глотку с момента пересечения им границы его родной страны. И в своей буйной радости он перебил все окна в вагоне…
Ирма, А. Дункан и С. Есенин
Выйдя на перрон, Дункан, наклонившись к Шнейдеру, сказала по-немецки:
– Вот я привезла этого ребёнка на его родину, но у меня нет более ничего общего с ним».
Тем не менее все поехали на Пречистенку. За ними громыхала подвода, заполненная ошеломляющим количеством кофров, чемоданов с блестящими латунными замками и застёжками, а также тяжёлыми кожаными сумками. Большинство из них были собственностью отнюдь не миллионерши Дункан, а по ехидному замечанию Ирмы – «собственностью того самого молодого человека, который ещё не так давно постоянно убегал из дома 20 по Пречистенке с двумя своими рубашками и туалетными принадлежностями, завёрнутыми в газету “Правда”».
Устроившись в пенатах, «туристы» устремились в мир избранных, каковые по вечерам обретались по дорогим объектам услаждения плоти. Выбрали ресторан «Медведь». Когда сели за стол, к ним подошёл молодой человек с красным улыбающимся лицом и поприветствовал Есенина. Сергей Александрович представил его друзьям. Когда молодой человек сел за стол и заговорил с соседом, поэт прошептал жене:
– Знаешь, кто это?
– Нет.
– Да это же тот парень, который убил графа Мирбаха, германского посла, в 1918 году.
На следующий день поехали в подмосковное Литвиново, где отдыхали дети школы Дункан. Дни, проведённые на лоне природы, были последними счастливыми днями совместной жизни двух великих людей – артистки и поэта. Шнейдер писал позднее:
«Дункан, как заворожённая, смотрела расширившимися, счастливыми глазами на этих загорелых эльфов, окруживших её в ночном лесу Подмосковья.
Как было хорошо идти всем вместе до Литвинова, войти в просторный дом, убранный пахучими берёзовыми лозами, сесть за стол, украшенный гирляндами полевых цветов, сплетёнными детьми. Как хорошо было утром, когда мы не дали долго спать Айседоре и Есенину: потащили их в парк.
Взволнованно смотрела Айседора на танцующих детей, по-детски радовался их успехам Есенин, хлопая руками по коленкам и заливаясь удивлённым смехом.
В Литвинове мы прожили несколько дней. Есенин и Дункан рассказывали о своей поездке. Иногда, вспоминая что-то, взглянув друг на друга, начинали безудержно хохотать.
Когда рассказывали о первом посещении берлинского Дома искусств в “Кафе Леон”, Айседора вдруг, восторженно глядя на Есенина, воскликнула:
– Он коммунист!
Есенин усмехнулся:
– Даже больше…
– Что? – переспросил я.
– В Берлине, в автобиографии, написал, что я “гораздо левее” коммунистов… Эх хватил! А вступлю обязательно!
Каждый день Есенин с удовольствием присутствовал на уроке танца, который Ирма устраивала на зелёной лужайке возле дома. Иногда уходили далеко гулять, возвращались голодные, как волки».
Вернувшись из Литвинова, Сергей Александрович заглянул в Богословский переулок, к Мариенгофу. Друзья от души наговорились, а Есенин не спешил уходить. Было уже за полночь, когда он, надвинув на самые брови бобровую шапку с чёрным бархатным донышком, выдохнул:
– Поеду на свою Пречистенку клятую. Дункан меня ждёт.
– Может, останешься? Ночуй с нами, Серёжа… В старых пенатах.
– Нет, поеду. Поеду… Будь она неладна!
Насиловал себя, принося последнюю жертву бывший страсти и жажде словы.
После визита к старому другу были ещё совместные с Дункан посещения ресторана и родного кафе «Стойло Пегаса». В последнем Сергей Александрович выступал. Айседора сидела в зрительном зале и разговорилась с американским журналистом Уолтером Дюранти, который записал их беседу:
«Однажды вечером я сидел с Изадорой Дункан в “Стойле Пегаса”, где поэты устраивали вечеринку. Это сводилось к тому, что они один за другим поднимались на маленькую эстраду в конце зала и читали свои стихи. Похоже, что для поэтов это был самый идеальный вечер. Есенин сидел там, более пьяный и более агрессивный, чем обычно, и когда он оставил нас перед тем, как пришёл его черед выступать, я не мог удержаться, чтобы не спросить у Изадоры, почему она вышла замуж именно за него. Её этот вопрос не обидел.
– Сегодня он не в лучшей форме, бедный Серёжа, – признала она, – но есть одно обстоятельство, и мне хотелось бы, чтобы вы о нём знали. Всё дело в том, что этот парень гений. Все мои любовники были гении. Это единственное, на чём я настаиваю.
Мысленно я поднял брови, но не стал с ней спорить. Спустя минуту или две Есенин, пошатываясь, подошёл к эстраде, чтобы занять на ней своё место. Кафе было переполнено всевозможными посетителями, поэты и их девушки разговаривали в полный голос, у меня за спиной две проститутки с Тверской улицы шумно торговались с прижимистым клиентом, в углу около входной двери двое пьяных лениво бранились с извозчиком, который требовал, чтобы они
