Юрий Владимиров - В немецком плену. Записки выжившего. 1942-1945
Между тем Леня намеревался соорудить самогонный аппарат. Однако исполнить это намерение у Лени уже не хватило времени – кончилось его пребывание в Цшорнау. Отмечу еще, что осенью Леня связал себе теплые зимние носки. Он говорил, что умеет также очень неплохо вышивать. К сожалению, после войны Леня много выпивал и умер в 1959 году в Киеве.
…1-го Мая, в Международный праздник трудящихся, и немцы, и мы работали, как обычно, на своих местах, в основном на товарной станции. По-прежнему все жили мыслями только о том, чтобы поесть, и ждали, когда отцветет посаженный за железной дорогой картофель и можно будет организовывать его похищение.
В мае я снова несколько раз занимался перелопачиванием пшеницы, хранившейся на чердаке средневекового дома возле Бастионной башни. Разумеется, в дни такой работы мы не возвращались без набитой в карманы пшеницы.
В один из последних вечеров мая Иван Соколов, работавший в Цшорнау у крестьянина, принес мне письмо, не совсем грамотно написанное, но со стихами и с пылким признанием мне в любви. Письмо послала молоденькая хохлушка Дуся. Когда ей исполнилось лет семь, родители умерли от страшного голода. Некоторое время девочку содержали бедные родственники матери, а потом отдали Дусю в детский дом в Запорожье, и оттуда ее привезли в Цшорнау, когда город заняли немцы. Об этом Дуся также сообщала в письме.
Мне вдруг взбрело в голову зачитать ее послание вслух товарищам. Многие из молодых пленных стали хохотать над содержанием и необычным выражением чувств девушки, говорить непристойности и давать мне пошлые рекомендации. Но в этот момент с места поднялся пожилой Комендант Москвы – Андрей Дмитриевич Шны-кин – и осадил молодых глупцов. Затем он предложил, чтобы мы вместе сочинили от моего имени хорошее и доброе письмо девушке: «Ведь она, как и мы, находится в неволе и, возможно, ни от кого еще не слышала ласковых слов. Разве она виновата, что у нее здесь возникло первое чувство любви!»
Мы написали Дусе, что я очень тронут ее письмом и что у меня также возникло к ней чувство симпатии. Я выражал надежду на нашу встречу в скором времени. Признаться, я не имел к Дусе таких же пылких чувств, как она ко мне, – ведь я тогда был влюблен в Траудель Микклих. Кроме того, больше Дуси мне нравилась ее подружка – бойкая на язык Тамара Фомичева. На следующий день вечером увидел за оградой лагеря Дусю, возвращающуюся с поля с тележкой, нагруженной травой, которую тащила… огромная собака. Дуся подтвердила, что мое письмо она получила и очень ему рада.
В дальнейшем мы с Дусей написали друг другу еще несколько писем. Эта переписка вызвала у молодого вятского парня Прокопа желание обмениваться посланиями с понравившейся ему Тамарой через своего земляка Ивана Соколова. Обмен письмами у них продолжался до тех пор, пока в начале осени фельдфебель не отправил Прокопа в другой лагерь.
С наступлением лета наш фельдфебель стал замечать, что многие пленные, немного «отъевшись» после долгого периода голодания, начали страдать от отсутствия женщин в личной жизни. Как-то он засек в уборной пленного, занимавшегося мастурбацией. После этого фельдфебель иногда говорил кому-нибудь перед всем строем или при обычной встрече: «Ты не слишком много дрочи!» Но, увы, поневоле многим приходилось этим заниматься.
…В конце мая мы получили радостную весть, что Севастополь и весь Крым освобождены от немецких захватчиков. Начало июня ознаменовалось для меня тем, что фельдфебель послал меня работать (с перерывами на выходные) в хозяйство местной крестьянки Люции Рехорк. Ее муж Георг находился на фронте, а отец – портной Георг Вайдлих – работал дома по своей профессии вместе с нашим лагерным портным Сашей Морозовым.
И вот утром, после обхода строя пленных, фельдфебель подвел меня к девочке лет четырнадцати и с грубоватой шуткой сказал ей: «Вот, Маринхен, этот бравый молодой человек Юа будет теперь твоим помощником. Не давай ему лениться, не своди его с ума своими ляжками и не влюбись в него сама!» Ноги у этой девушки действительно были как у взрослой девушки. «Если он убежит, – продолжал фельдфебель, – то не быть тебе и твоей мачехе живыми. Но чтобы он не убежал, кормите его как следует и даже лучше, чем самих себя!» Девочка нисколько не смутилась и сразу скомандовала мне: «Теперь, Юрий, иди со мной!» Оказалось, она меня приметила еще в прошлом году в Каменце и знала мое настоящее имя.
Мария завела меня на кухню на первом этаже, где представила хозяйке – своей мачехе Люции, но та отнеслась ко мне совсем нелюбезно и в дальнейшем ни разу со мной не поговорила. Все указания по работе я получал только через Марию. Позднее девочка призналась мне, что мачеха нередко ее избивает, заставляет много работать и по воскресеньям не всегда пускает гулять. В их доме находилась другая, простая в обращении женщина лет тридцати – полька Ядвига, которая ухаживала за шестью коровами, постоянно находившимися в коровнике, так как немцы не выгоняли их на луг или в поле, как у нас. Ядвига рассказала мне, что я должен убрать в стойлах навоз и мокрую подстилку, затем привезти их на тачке к компостной куче и выгрузить, поднявшись на кучу по наклонной доске. А затем следовало доставить сухую подстилку в очищенное стойло.
После того как я выполнил первую часть работы, я по подсказкам Марии и с ее помощью впервые в жизни запряг двух волов в фуру и мы выехали в лес за подстилкой. Когда требовалось повернуть волов налево, то надо было дернуть вожжой и крикнуть волам «Худэ!», а вправо – «Вистэ!». Но можно было и не дергать вожжой, так как волы хорошо знали обе команды, а также команды «Вперед!», «Стой!» и «Назад!». По дороге Мария начала расспрашивать меня: откуда я, сколько мне лет, где учился, не женат ли, есть ли девушка и о прочих вещах. Уже через полчаса она совсем осмелела и прониклась ко мне полным доверием. Я с удовольствием отвечал на вопросы девочки и слушал рассказ о ее нерадостной жизни. Мать Марии умерла очень рано, отец, не имевший своего хозяйства, женился второй раз. Четыре года назад отца забрали в армию, и Мария вынуждена жить с мачехой и терпеть ее. В школе Мария проучилась мало, а сейчас вообще там не бывает.
Наконец мы прибыли на небольшой участок леса, принадлежащий Люции, и начали снимать лопатой и вилами сухой слой земли между деревьями, состоявший из иголок хвойных деревьев и остатков сгнивших листьев. Мы нагрузили такой землей более половины фуры и отправились в обратный путь.
После обеда меня проведали две советские девушки – Татьяна и Маруся. Таня, вывезенная из Курской области, жила в соседнем дворе, а Маруся – в следующем за ним. Таня в детстве получила серьезную травму левого глаза и совсем им не видела. Дефект глаза портил лицо девушки, – вероятно, по этой причине Таня была замкнута. Но, несмотря на эти недостатки, на нее положил глаз наш любвеобильный товарищ Толя Шишов, который только и мечтал побыть с Таней наедине и соблазнить ее.
