Николай Микава - Грузии сыны

— Я преклоняюсь перед зодчим, нашедшим такое решение для своего творения… Это не храм, а продолжение горы, ее вершина… — сказала Тамар.

— Венец ее… — добавил стоящий рядом Шота.

— Ты прав, мой поэт… Именно венец! — заметила она и устремилась в лес.

Шота догнал ее. Они ехали рядом, и ничто не нарушало окружающую тишину. Царица еще не объявляла о начале охоты.

— Расскажи сказку, Руставели! — вдруг нарушив молчание, сказала солнцеликая.

— Какую, царица моя?

— Самую короткую… — не глядя на него, как бы про себя ответила она.

Шота задумался и через двадцать конских шагов начал:

— Это будет печальная сказка, солнцеликая! — Ответа не последовало, и он продолжал: — У одного царя была дочь неописуемой красоты. Из многих стран приезжали к ней рыцари, юные царевичи, чтобы завоевать ее любовь, но тщетно… Царевна решила выйти замуж за того, кто по-настоящему полюбит ее и кто вызовет взаимность в ее сердце.

В одной из зал дворца стоял малахитовый столик с небольшим хрустальным кубком, наполненным слезами царевны. Слезы, прозрачнее утренней росы, переливались в кубке.

Ищущий руки царевны должен был, стоя перед кубком, сочинить стихи о любви. Предание гласило: если стихи будут искренними, слезы в кубке запенятся. Искатель руки царевны должен вылить их при ее появлении.

Время шло, слезы в кубке не закипали, и царевна не выходила замуж. Надоели царю капризы дочери, и он приказал запереть ее за девятью замками.

Печаль воцарилась во дворце. Как ни старались прислужницы развлечь царевну, она тосковала, как птичка в золотой клетке.

Задумала она однажды написать свой портрет. Села перед зеркалом и на бумаге изобразила свое лицо. Трудно было угадать, что было прекраснее: сама царевна или ее изображение. Портрет она привязала к шее голубя и выпустила его из окна.

За семью царствами жил поэт — камни и те, казалось, плакали, услышав его песни, Но поэт ждал настоящей любви, и все труднее было ему сочинять стихи без подлинного чувства. Наконец вовсе умолкли его струны, и скорбь одолела его.

И вдруг неожиданно белый голубь из неведомой страны принес ему портрет красавицы. Пламенем любви загорелось сердце поэта, и решил он пуститься на поиски незнакомой девушки.

Долго ли, нет ли шел он и пришел в известное нам государство. Здесь он узнал о странных условиях царевны и ради забавы решил попытать счастья — не знал он, что царевна была той, которую он искал!

Множество людей собралось в назначенное время. Какой-то неизвестный бедный поэт хотел завоевать сердце царевны!

Поэт подошел к столику, на котором стоял кубок, наполненный девичьими слезами. Вспомнил он о портрете, запел песню, подобно которой не слышал еще человек, и слезы в кубке закипели. Наконец появилась царевна. Поэт взглянул на нее и оцепенел: это была она!

Он шагнул к ней, но мрак окутал его глаза, и он ослеп — забыл вовремя вылить кипящие слезы.

Не испугавшись гнева отца, царевна вышла замуж за своего слепого поэта: она любила его и не могла поступить иначе. Царь изгнал их из своего государства. Они обеднели, но были счастливы, так как сильно любили друг друга…

Тамар не сказала ни слова. Воцарилось гнетущее молчание, и вдруг откуда-то донесся крик совы. Днем — и крик совы!

Конь царицы рванулся вперед, поскакал… и остановился. Руставели догнал Тамар — и замер: на ее глазах, как алмазы, повисли две слезинки.

— Зачем ты рассказал такую сказку, разве ты не знаешь?.. — не закончила фразу царица.

Шота побледнел. Конечно, он знал, он все знал. Он понял свою ошибку.

Как мог он забыть историю царицы? Ее отец — могущественный царь Георгий III Львиное Сердце невзлюбил своего племянника Демна за то, что тот заикнулся о женитьбе на единственной дочери царя — Тамар. Георгий заточил ее в Каджетскую крепость; царевич Демна, наследник престола, объединив сторонников, попытался отстоять свои права. Но Георгий разбил его и ослепил.

Тамар и Демна с детства любили друг друга.

Как Шота мог забыть об этом?..

Значит, она все еще помнит о нем!.. Он еще большим уважением проникся к ней.

Вспоем Тамар, величием восхищающую взоры!Для нее из слов хвалебных я уже сплетал венок.И перо-тростник поили глаз агатовых озера,Пусть сердца пронзает песня, как отточенный                                                                        клинок!

Не знал Шота, что эти строки станут вступлением к его бессмертной поэме…

Опять тишина. Только бьются сердца, как бы соревнуясь между собой.

— Я не хотела причинить тебе боль, — опять заговорила царица.

— Верю, моя царица.

Долго они ехали молча, пока Тамар не нарушила молчания.

— Поезжай в Грецию, в Афины, набирайся знаний… Ах, если бы я не была царицей, если бы я не носила тяжелый венец! С какой радостью посетила бы я солнечную Элладу, родину Гомера и Аристотеля, Платона и Сократа. Страну языческой радости и жизнелюбия… Пользуйся возможностью. Путешествие — это тоже бессмертие… Поверь мне, мое счастье не больше твоего.

— Я выполню желание моей госпожи, — преклонив голову перед царицей, произнес Руставели.

— И еще одна просьба у меня к тебе… Чувство свое перенеси на пергамент. Напиши книгу о любви.

— Я это сделаю, моя царица, — повторил Шота.

Корабль приближается к Босфору.

На палубе стоит юноша. Его фигура как бронзовое изваяние на фоне пурпурных лучей заходящего солнца. Горит весь небосвод.

Говорят, необычайно красив заход солнца на Босфоре. Шота много раз слышал его описание от своих друзей. Особенно увлекательно рассказывал Чахрухадзе.

Он прав! Не горит ли великолепная столица Византии, колыбель изысканности и коварства, высшей культуры и самых низменных чувств? Кажется, Константинополь объят огнем, будто солнце хочет поглотить его, унести с собой! Как хорошо, что он избрал Элладу, а не этот Рим современного мира!

Солнце уже зашло. Шота вглядывался в спокойные волны, и душа его была полна болью. Невыносимой становилась разлука с той, которая, как божество, владела всем его существом… Он вспомнил свое детство, Месхети, годы учебы в Гелати. Вспоминал пастухов и крестьянских парней — своих друзей. Он вспоминал Мествире — бродячего музыканта, который на своей дудке напевал остроумные и легкие шаири; вспоминал народных сказителей и поэтов.

Как она сказала?.. Написать об этом, изложить поэму любви на пергаменте! Прав был философ Петр Ивери, утверждая, что реально только добро, а зло недолговечно, преходяще.