Николай Микава - Грузии сыны

И легенда гласит:

…Была весна. Гелатская гора возвышалась, как одинокая гордая сосна на широкой равнине. Казалось, она была одета в легкий, прозрачный газ — из розовых цветов персика и белых лепестков миндальных деревьев. Солнце сияло на лазурном небе, и синеватая дымчатая парча тонкого тумана покрывала долины и горы.

Раздался торжественный звон колокола, возвещавший о начале состязаний. Тамар, окруженная свитой, сидела на возвышении под пурпурным балдахином.

Началось состязание в верховой езде, метании копий, в борьбе, в игре на разных инструментах. Руставели был героем дня. Как лучший наездник, он отличился в джигитовке, а игрой на кнари очаровал слушателей.

Когда началось чтение стихов, творения Шота Руставели поразили всех. Никогда еще грузинский стих не лился так легко, так музыкально, никто еще не показал такие неиссякаемые богатства родного языка, никому еще не удавалось с такой силой донести до слушателей чеканность грузинской речи. И сам Руставели был похож на юного античного бога.

Царица восторгалась и не в пример другим царицам бурно выражала свой восторг.

Когда победителям раздавались первые награды— кинжалы и шашки в дорогих оправах, бархатные одежды и многое другое, Тамар приказала вестникам объявить, что высшую награду — золотой венец — получит тот, кто стрелой пронзит яблоко, которое она будет держать в своей руке.

Вестники объявили об этом, но в народе поднялся ропот: царица не должна подвергать себя опасности — неверно пущенная стрела может поразить ее..

Лучшие стрелки, посоветовавшись между собой, подошли к Тамар и, преклонив колени, умоляли ее отменить это состязание. Если же оно не будет отменено, то они заранее просят простить их за отказ участвовать в нем!

Тамар, улыбаясь, отвечала:

— Тут нет никакого дерзания, никакой опасности!

Но витязи по-прежнему молили ее отменить состязание.

Тогда выступил вперед Шота и сказал:

— Возьми, солнцеликая, в руку яблоко свое, я решаюсь пронзить его моей стрелой.

Все поразились смелости Шота; витязи начали его отговаривать. Но он, не слушая их, глядел на яблоко, которое царица, держа указательным и большим пальцами, подняла над головой.

Неужели безумец Руставели будет стрелять? Но неожиданно для всех, взяв в руки стрелу, он подошел к царице, левой рукой придержал яблоко, а правой воткнул в него стрелу и пронзил его насквозь. Царица выпустила яблоко. Шота высоко поднял его на острие.

Тогда все поняли, что царицей была задана загадка, которую разгадал Шота.

— Победил Руставели! — провозгласила царица. — Он заслужил золотой венец. Я же говорила вам, мои добрые витязи, что в этом состязании нет ничего опасного. Вы упустили из виду, что я предлагала пронзить яблоко, а расстояние, с которого следовало это сделать, я не назначила!

После этих слов царица собственноручно надела на голову Руставели золотой лавровый венец и протянула ему руку для поцелуя. Молодой витязь смущенно подошел к Тамар, стал на колени и поцеловал руку солнцеликой. Потом он посмотрел в ее глаза и на всю жизнь лишился покоя.

Руставели в тот же день получил приглашение во дворец — быть придворным поэтом царицы.

Разве он мог отказаться?

Так началось для Руставели величайшее счастье и самое большое горе его жизни.

При дворе жизнь была богата событиями, изысканна и интересна. Руставели повезло. Он родился в такую эпоху, когда его талант мог получить широкое, всестороннее развитие, когда его гений вместе со всей Грузией питался античной культурой, поэтическими и философскими творениями эллинов.

К этому времени Грузия достигла вершин самобытного, мощного культурного развития. Много сделали Иоане Петрици и его философская школа; его учение отличалось Независимостью мысли, широтой мировоззрения и отрицало церковный догматизм.

С каждым днем все шире, все глубже становился кругозор поэта-философа. Его талант развивался на богатой почве, в окружении лучших поэтов и мыслителей того времени.

Государственным секретарем при царице был Шавтели — философ, ритор, сочинитель стихов, известный подвижничеством своим. Не одну ночь Шота провел над его «Абдул-Месия».

…Мудрые! Где вы, дети афинян?Встаньте, владыку нам прославляя.Внемлют на Крите, внемлют в Алеппо,В ширях Египта, в далях Китая.Нет, вы бессильны! Римляне смолкли.Эллины смолкли, гимны слагая.В спеси кичливой знаньем СократаСмолкли провидцы звездного края.

Здесь в беседе и спорах о псалмах Давида, о царе Соломоне, о мудром враче Асклепии, о философе-неоплатонике Прокле Диадохе, о философии Сократа и Зенона, Платона и Эпикура проходили дни и вечера.

Здесь же был юный красавец одописец Чахрухадзе, автор «Тамариани», человек с необычной биографией, совершивший кругосветное путешествие: побывавший в Иране и Индии, в Китае и Туркестане, в России, Египте и Багдаде. Чтобы описать красоту Тамар, он призывает на помощь Гомера и Сократа.

С ним было интересно: слушать его, спорить с ним, вести беседу.

При дворе жил и Мосе Хонели, автор рыцарского авантюрного романа «Амиран-Дареджаниани». Здесь Шота встречался с молодым летописцем и автором эпоса «Дилариани» — Саргисом Тмогвели.

Не перечесть всех философов и мудрецов, поэтов и летописцев, художников и зодчих.

Дни проходили быстро: в дарбазобах[1] и турнирах, на государственных советах и совещаниях, на охоте и в путешествиях по стране, на городских площадях и собраниях, на народных празднествах и карнавалах — кееноба.

Долгие зимние ночи — правда, их немного в его теплой стране — Шота проводил за любимыми занятиями: читал, писал стихи, пока не догорала последняя свеча и лазурно-ультрамариновая заря не улыбалась вечно девственной улыбкой в открытое окно его жилища. А любовь, глубокая и безмолвная, любовь к той, которая озаряла его животворящим светом, с каждым днем росла и ширилась, становилась глубже и бездонней.

И вот однажды…

Это было на охоте, в окрестных лесах древней столицы Грузии — Мцхета. После церковного праздника Свети-Цховели царица объявила охоту и со своим девичьим отрядом в сопровождении Руставели помчалась галопом вперед, туда, где сливаются воедино воды степенной Куры и бурной Арагви, и вдруг Остановила своего скакуна. Тамар с восхищением глядела на высокую гору на противоположном берегу, вершину которой украшал храм, построенный еще в VII веке, — Джвари.

— Я преклоняюсь перед зодчим, нашедшим такое решение для своего творения… Это не храм, а продолжение горы, ее вершина… — сказала Тамар.