Письма. Том второй - Томас Клейтон Вулф

которых я оставил так далеко позади себя, – обо всем этом я могу рассказать здесь немного. Но это странная и трогательная история [30 сентября 1928 года Вулф был ранен в Мюнхене во время пьяной драки с немецкими туристами на Октоберфесте. Он пролежал в больнице до 4 октября, проведя в качестве пациента свой двадцать восьмой день рождения. У него был сломан нос, и он получил несколько глубоких ран на голове, а также небольшие раны на лице. Он описал свои впечатления в книге «Октоберфест» (Scribner’s Magazine, июнь 1937 года) и более подробно изложил их в книге «Паутина и скала»]. Появление на следующее утро этого слепого и избитого ужаса, залитого кровью и грязными бинтами с головы до пояса в одной из крупнейших клиник Германии, сухого и чопорного американского профессора-медика [Американский врач Юджин Ф. Дю Буа, работавший в качестве волонтера в клинике доктора Фридриха фон Мюллера. Дю Буа отказался принять вознаграждение за свои услуги Вулфу], работавшего в течение 6 месяцев в Мюнхене с величайшим хирургом Германии – как он выдвинулся, взял меня под свою опеку, отвел к величайшему главному хирургу Германии [доктору Гехаймрару Лексеру], который заставил меня быть под его наблюдением и пробыть в его больнице 3 дня, о том, как медсестры, невинные и милые, как дети, ухаживали за мной и приносили мне еду, о том, как они брили мне голову, в то время как великий человек ворчал по-немецки и перебирал мой череп и многое другое своими толстыми пальцами мясника, о том, как американский доктор приходил ко мне дважды в день, приносил книги, фрукты и огромную доброту своего сердца – как в конце концов он отказался взять хоть пенни за свои услуги, нервно отступил, покраснел и сказал в своей чопорной профессиональной манере, что у него дома «сын почти такого же роста, как вы» – как потом он почти выбежал из комнаты, начищая свои очки. Потом о том, как, все еще избитый и синий, с пориком из черепа студента-дуэлянта, прикрывающим мою лысую голову, я отправился в Обераммергау, как одна из моих ран там открылась, и меня выхаживали человек, игравший Пилата (врач), и Иуда, и маленькая старушка, [Луиза Паркс-Ричардс, вдова художника Сэмюэля Ричардса, который учился в Королевской академии в Мюнхене. Миссис Ричардс впервые увидела страстотерпцев Обераммергау в 1890 году и осталась ими очарована. Ее книга «Обераммергау, его Страстная игра и игроки: A 20th Century Pilgrimage to a Modern Jerusalem and a New Gethsemane» (Munich: Piloty and Loehle, 1910), представляет собой рассказ на английском языке о Страстной игре, с личными воспоминаниями и фотографиями актеров и актрис] ей почти 80, которую я знал в Мюнхене – почти такая же сумасшедшая, как и я, мужа больше нет, дети умерли, даже название своей деревни в Америке она не всегда могла вспомнить – бродяжничала в 78 лет по всему миру, ненавидев немцев, которых она когда-то любила. Она написала о них одну книгу и работала над другой, но боялась, что умрет, и хотела, чтобы я пообещал написать ее за нее. Когда я отказался, мы поссорились, и она уехала из Мюнхена в гневе. Теперь, весь избитый, я снова приехал к ней – она была дочерью методистского священника, и, несмотря на долгую жизнь в Европе и на Востоке, не потеряла отпечаток этого – она безумно читала все статистические данные о незаконнорожденных детях в Мюнхене и Обераммергау, почти сходя с ума, когда обнаруживала вину своих обожаемых страстных игроков. О том, как я покинул Обераммергау, как через несколько дней она последовала за мной в Мюнхен; о том, как полиция чуть не свела меня с ума своими визитами, вопросами и проверками; о том, как бедная старушка стала моей сообщницей, чуть не сведя меня с ума своими советами и подозрениями, видя, как полицейский ищет меня за каждым кустом, и спеша предупредить меня в моем пансионе в любое время дня и ночи; о том, как однажды рано утром она увидела над Мюнхеном большой Цеппелин и пришла вытащить меня из постели, щебеча от волнения; о том, как с тех пор она жила только ради «Цеппелина», оставаясь в своем холодном пансионе почти целыми днями с радиотелефонами, прижатыми к ушам, ее старые глаза были яркими и безумными, когда она слушала новости о полете в Америку – о том, как ночь или две спустя люди из пансиона пытались достать меня, когда я был в театре, и как старуха умерла той ночью с телефоном у ушей, о том, как они достали меня на следующее утро и пошли к ней, чтобы увидеть ее там, и старого Иуду с его дочерью Марией Магдалиной, которая знала ее тридцать лет, – они приехали в то утро из Обераммергау, плакали нежно и тихо, они везли ее обратно, согласно ее желанию, чтобы похоронить там (она говорила мне это сто раз), как я спросил, не пойти ли мне с ними, и они посмотрели в мои дикие и кровавые глаза, на мой распухший нос, зашитую голову и изрезанное лицо, и медленно покачали головами. [Вулф также написал похожий рассказ о смерти миссис Ричардс Алине Бернштейн (смотрите Wolfe and Bernstein, My Other Loneliness, 235-236). После того как Бернштейн подвергла сомнению эту историю, Вулф признал, что это его собственная выдумка: «Как вы указали в своем письме, часть о смерти старушки – ложь. Я все еще слишком трясся, когда говорил свою ложь, чтобы сделать ее убедительной» (Wolfe and Bernstein, My Other Loneliness, 276). Ричард С. Кеннеди предположил, что Вулф «очевидно, хотел проверить свою вымышленную технику на двух людях, которые хорошо его знали» (Wolfe, Notebooks of Thomas Wolfe, l:204n26)]. Потом о том, как я понял, что должен покинуть это место, которое дало мне так много, – столько, сколько я мог вместить в то время, – и так много забрало. Мои легкие уже были сырыми от холода, я кашлял и был полон лихорадки – я чувствовал странную фатальность этого места, как будто я тоже должен умереть, если останусь здесь дольше. Поэтому в тот же день я сел на трамвай до Зальцбурга и смог спокойно вздохнуть только тогда, когда переехал австрийскую границу. Затем четыре дня в постели в Зальцбурге и дальше в Вену. Первые дни в Вене я все еще находился в каком-то оцепенении от всего увиденного и прочувствованного – полный усталости и ужаса; затем постепенно я снова начал читать, изучать и наблюдать. Затем, перед самым отъездом в