Плащ Рахманинова - Джордж Руссо
Прозвище «Чезар» (что означает «отрезанный ломоть») соответствовало пламенному темпераменту молодого меховщика и его привычке с юности полагаться на самого себя, но при крещении он получил имя Ливиу — совсем непохожее на Чацкел (так на идише звучит еврейское имя Езекиель), которое потом трансформировалось в высокопарное Чезар. Он всегда писал Чезар как Cezar, хотя не был ни цыганом, ни шарлатаном — напротив, усердно трудился, даже не получив образования, и в жены себе взял Михаэлу, дочь еврейского портного из соседнего Барлата. После прощального застолья, длившегося три дня, папа Ефим поцеловал невестку и вложил в ее теплую ладонь серый бархатный кошель с золотыми монетами; он рыдал, понимая, что никогда больше их не увидит. Бабушка Рахелуша печально и неподвижно стояла рядом со своим сыном Ефимом и, плача, смотрела, как уезжает по мощеной дороге деревянная телега. Их единственный внук, отважный Чезар, отправлялся в Новый Свет — уплывал в неизвестность.
В будущем Михаэла никогда не рассказывала о путешествии через океан, словно эта тема была под запретом. Впоследствии Эвелин решила, что, возможно, перспектива пересечь Средиземное море и бушующую Атлантику вызвала у ее матери нечто вроде сонной болезни. Всего лишь год назад во время такого же рейса затонул «Титаник». Михаэла словно не в силах была говорить на эту тему и прикрывалась амнезией, утверждая, будто не помнит плавания, и Эвелин предположила, что мать была так счастлива выйти замуж и обрести свободу в новом мире, что запрятала воспоминания о морском путешествии в самый глубокий, безмолвный тайник своей памяти.
Михаэле отчетливо запомнились очереди на острове Эллис и медицинский осмотр, после которого их с Чезаром объявили отменно здоровыми. Слова таможенника она поняла так: «отменное здоровье» означало «крепкое тело». Попав на материк, муж с женой расплатились выданным им на границе серебром за повозку с лошадьми и сняли комнату на нижнем этаже дома с темными лестницами, располагавшегося рядом с Орчард-стрит в Ист-Сайде — самом большом еврейском гетто Нового Света. Еврейские эмигранты селились здесь с 1890-х, и район напоминал типичный восточноевропейский город с ветхими деревянными ларьками. Продавцы, стоящие за прилавками или разносящие свой товар, зазывали покупателей на всех языках, кроме английского. Там были портняжные, скобяные и бакалейные лавки, а еще заведения, из которых доносились запахи хотдогов и латкес (картофельных оладий). Зажиточные манхэттенцы давно покинули ряды домов из красновато-коричневого камня и переселились либо в Верхний Ист- или Вест-Сайд, либо за город. В 1890 году в этих красно-коричневых домах уже сдавали беднякам унылые проходные комнаты.
Новоиспеченные Абрамсы распаковали два свои сундука и приступили к изучению основных английских слов. Нашли румынского ростовщика по соседству, который обменял золотые Ефима — вместе с бархатным кошельком — на истрепанные зеленые доллары. Потом выучили названия окрестных улиц и магазинов. Они были предприимчивы, оптимистичны и свободны — готовы день и ночь трудиться, дабы устроиться на своей новой родине. Но их познания ограничивались мехами и древесиной, в которых Чезар разбирался благодаря Ефиму; они даже не владели языком своей новой страны.
Чезар заявил, что детей они заведут только после того, как он найдет работу и сможет обеспечивать Михаэлу. В их доме жил немолодой венгр, эмигрант из Тимишоары; Чезар ему понравился, и он рассказал, как стать ночным портным, не зная английского. Это было что-то вроде цыганской хитрости: ставишь у окна столик, стул, кладешь на стол ножницы и несколько мотков ниток, закатываешь ролыптору, и — вуаля! — прохожие начинают стучать в окно, ты жестом их подзываешь, и все — ты портной.
Несколько месяцев Чезар шил без остановки и шутил с проходящими мимо клиентами, у которых постепенно учился английскому, а заодно и дюжине других языков. С одним посетителем он говорил по-гречески, с другим — по-итальянски. Михаэла ходила по магазинам, готовила, убирала и еженедельно рассчитывалась за жилье. Она аккуратно складывала банкноты в конверт и шла с ним к управляющему домом. Те собирали оплату еженедельно из опасений, что однажды ночью жильцы просто исчезнут: не было никаких письменных обязательств, только плата за неделю вперед.
Однажды в окно постучал хорошо одетый человек средних лет. Ему нужен был постоянный портной в магазин на Орчард-стрит, рядом с Деланси-стрит, и он услышал о Чезаре. Этот человек мог гарантировать регулярную работу и платить Чезару по доллару в день. Он бегло говорил по-румынски и сказал, что эмигрировал из Бухареста. Чезар с Михаэлой решили, что им несказанно повезло: новый босс — их соотечественник, теперь они могут завести ребенка, не беспокоясь о том, как выучить английский и где раздобыть денег. Но у Михаэлы все никак не получалось забеременеть. Может быть, ей было слишком страшно в незнакомой стране? Чезар гладил ее по голове, нежно целовал в уши, просил не волноваться и дальше совершенствовал свой английский, переходя от звуков к словам, от слов к полусвязным предложениям.
Пять лет спустя, 25 декабря 1918 года, родилась Эвелин — Эвелин Руфь Абрамс. Эвелин ее назвали в честь матери Михаэлы (та была Эвелин Адамеску из Барлата), Руфь — в честь бабушки Чезара Рахелуши, а фамилию Абрамс, сокращенную от Абрамович, Чезар взял на острове Эллис, потому что таможенник убедил его, что она звучит более «по-американски». Через два года, в начале 1920-го, родился Бенджи. Они казались счастливым маленьким семейством из Нижнего Ист-Сайда, которое в течение 1920-х росло, время от времени переезжая в квартиру побольше; обеспечивал их харизматичный и успешный отец-портной, уже немного говоривший по-английски и игриво шутивший с местными дамами в те годы жестокой инфляции.
Впоследствии Михаэла рассказала дочери, что в 1923 году, когда ей было пять лет, Эвелин попросила, чтобы ее научили играть на фортепиано. Чезар пришел в восторг: его темноглазая красавица дочурка будет пианисткой. Они с Михаэлой были далеки от музыки, но дедушки и двоюродные братья Чезара играли на цимбалах и добе, большом барабане, под звуки которых плясали на своих хуторах близ Барлата. Бережливая Михаэла подчинилась: она стала каждую неделю откладывать четверть суммы, выдаваемой ей на еду, и к шестому дню рождения дочери нашла темно-коричневое пианино за восемь долларов. Трое коренастых мужчин подняли его на второй этаж и занесли в квартиру
