Збигнев Войцеховский - Раневская, которая плюнула в вечность

Актер уверенно, по-хозяйски шагнул вовнутрь, огляделся по сторонам, удовлетворенно хмыкнул и спросил:

– Клопов в кровати нет?

– Нет, – опешив, еле выдавила из себя Фаина.

– Это хорошо, замечательно. – Актер поставил бутылку на стол и крикнул в дверь, все еще открытую: – Люсик, солнышко, заходи!

В комнату зашла полноватая женщина среднего роста. В этой особе было что-то вызывающее: во взгляде, в улыбке, в походке, в одежде. Она точно так же, как и актер, окинула оценивающим взглядом комнату, особенно кровать, где Фаина два часа назад постелила свежее белье, и удовлетворенно хмыкнула.

Актер улыбнулся, подытоживая эти смотрины, встал вплотную к Фаине, взялся за пуговку платья на груди и стал говорить:

– Милая, ты же меня любишь, да? Я тебя прошу оказать мне совсем маленькую услугу: сходить погулять. Всего два часика. Нисколько не вру – ровно два часика. А, деточка? Иди, погуляй…

Фаина плохо соображала, что делала. От осознания того, что произошло нечто страшное, очень мерзкое и гадкое, в ней все горело. Она набросила на плечи пальто, выскочила на улицу, уже почерневшую. Хорошо, что начался дождь. Если бы на улице было тихо и уютно, она не вынесла бы контраста умиротворенной природы и чувств, бушевавших в груди.

Фаина шла без цели, не задумываясь, шла долго, поворачивая раз за разом в самые темные улочки. Она тихо плакала, кусала уже опухшие губы.

Девушка устала, промокла до нитки, озябла до полного бесчувствия пальцев ног и рук. Только за полночь она вернулась в свою съемную квартирку.

Горела лампа под темным абажуром. Измятые простыни на растерзанной кровати откровенно рассказывали о похотливой страсти, недавно бушевавшей здесь. На столе бутылки с недопитым коньяком и вином, один бокал на столе, второй, разбитый, – на полу.

Фаина с остервенением мыла уцелевший бокал, потом яростно сорвала с себя мокрое платье и новое белье, переоделась в сухое, присела к столу. Она налила полный бокал вина, выпила залпом. Закурила. Девушка почувствовала, как легкое тепло внутри ее стало осторожно входить в руки и ноги, разливаться дальше по телу.

Она сидела, пила и курила до глубокой ночи.

Через два дня ее недавнее божество, главный актер театра снова подошел к ней, улучив минуту уединенности.

– Душечка, ты меня по-прежнему любишь. Я это чувствую. Сегодня я хочу прийти в гости именно к тебе и…

– Милый!.. – вдруг нежно перебила его Фаина. – Уже занято. Ко мне сегодня приходят два грузчика.

– Как это грузчики?.. – опешил актер. – Вы – такая замечательная актриса, и вдруг какие-то грузчики?

– Ну и что? – Фаина улыбнулась. – От них пахнет рыбой, не так ли? Но это гораздо лучше, чем запах псины.

Фаина Раневская, юнкер и гусар

Актеры и артисты, да и вообще все люди искусства – народ очень даже раскрепощенный в плане того, что называется интимными связями. Мужчины творческих профессий через одного утверждают, что им нужно обязательно менять своих женщин, потому что в этом – питание их художественного таланта.

Весьма раскрепощены и женщины. Просто в этой среде такие нормы, как верность, невинность до замужества считаются весьма условными, существующими в каком-то ином измерении – например, зрительском. Или данного спектакля.

Поэтому не нужно думать, что Фаина Раневская оказалась самой что ни на есть рьяной сторонницей соблюдения заповедей непорочности и пуританства. В плане отношений с противоположным полом она была самой обычной женщиной своего круга и данного времени.

Тогда в России уже полыхала революция. Крым еще пребывал в каком-то невероятном состоянии ожидания апокалипсиса. Веселье и смерть были рядом, в многочисленных театрах шли разудалые пьесы, гремела музыка водевилей. Голод одних и расточительство других перемешались и сосуществовали, как библейские волк и ягненок. Умирала старая страна…

Артисты, несмотря на напряженные выступления, по большей части нищенствовали. Вырученных денег едва хватало на самый минимум. Голод был так же естественен, как воздух за окном, пропахший трупным разложением. Бравые гусары, студенты, юнкера отдавались безудержному веселью, предчувствуя скорую гибель всего своего мира и, возможно, их самих.

Однажды Фаина Раневская приняла у себя совсем еще мальчишку. Он ждал ее после спектакля почти два часа, очарованный ею на сцене, робея и краснея, подошел и попросил о встрече в каком-либо ресторанчике. Раневская повела его домой. Он был девственником.

Их вечер был наполнен его юношеским нежным чувством и тактом Раневской. Она понимала, что этого мальчишку в новом обмундировании могут убить через несколько дней. Уходя, юнкер достал из кармана мундира небольшой платочек, в котором были завернуты золотые сережки. Материны, объяснил он. Она умерла полгода назад от чахотки. Фаина Раневская не взяла это золото, как ни уговаривал ее юнкер.

Послезавтра она шла в театр, переступая через новые трупы, которые появились на улицах города – ночью опять была стрельба. Актриса издали опознала того мальчишку по светлой улыбке на безусом лице. Он был полностью раздет, тело было пронзено несколькими ударами штыка.

Раневская в полузабытьи прошла мимо театра, и ей пришлось возвращаться. Она играла в этот день в каком-то пустом спектакле, истерично хохотала, потом плакала в тесной каморке гримерной.

К ней постучали – принесли какой-то веник наполовину увядших цветов. Затем просунулась маслено улыбающаяся рожа бравого гусара.

Этот откормленный вояка знал, что все в порядке вещей. Актрисы ждали таких приглашений, где был гарантирован хороший ужин, возможность хоть как-то отвлечься от ужасов приближающейся войны и деньги.

Гусар был щедрым, веселым, много пил и не пьянел. Его щедрость была понятна – к чему все эти ценности, если мир рушится? Фаина Раневская кривилась в душе от его неприкрытого хамства, тупого лошадиного юмора. Но смеялась и пила, закусывала, позволяла потным большим ладоням гусара лапать ее бедра.

Когда они пришли в ее квартирку, гусар, не медля попусту, тут же принялся бесцеремонно сдирать с себя одежду Раневская не стала разыгрывать из себя недотрогу, быстро разделась и легла.

Когда гусар наконец справился со своими завязками на кальсонах и повернулся к ней, она не смогла сдержать своего удивления:

– Какой он у вас огромный!..

– Овсом кормлю! – заржал довольный гусар.

По тому, с какой горделивостью он это произнес, Фаина Раневская поняла, что громадный детородный орган этого гусара – настоящая легенда в его полку.

Но любовником он оказался совсем никудышным. Страхи Раневской были излишними. Уже через две коротких минуты гусар отвалился к стене и захрапел. Спать самой Раневской пришлось на небольшой кушетке – храпящий гусар буквально взрывал мозг своими руладами.