Рассказы о дяде Гиляе - Екатерина Георгиевна Киселева

Расшиву, как пришли в Рыбинск, отвели выше пристаней — и на якорь. Хозяин вместо сивухи на прощанье угостил бурлаков водкой — чтоб не поминали лихом. Получили свои рубли. Сняли шапки, поклонились друг другу в ноги и разошлись.

В Рыбинске вовсю гуляла холера — шел 1871-й, холерный год. Хоронить не успевали, свозили за Волгу и закапывали в общие ямы. Рабочие руки требовались везде, и Алешу Бешеного сразу взяли в одну из артелей грузчиков, жить он стал, с разрешения хозяина, на расшиве.

Крючничество тоже было школой жизни, целый день с мешком на спине. Идешь по сходне, она гнется под ногами, того и гляди вниз полетишь. И падали. Жестокими переломами кончалась работа крючника. Платили хорошо, но и день трудовой длился по шестнадцать-семнадцать часов в сутки. Деньги быстро исчезали.

Не очень ценили их люди, знавшие труд выше человеческой силы и меры.

Освоился Володя, стал лихо бегать с десятипудовыми мешками за спиной. В артели скоро приметили его, выдвинули в батыри — так назывался старший на несколько человек. На солнце почернел. Купил шапку, новые козловые сапоги с красными отворотами и медными подкоаками, синюю косоворотку да жилетку красную. Старший артельный велел, чтобы непременно красная была, с золотым галуном: батырь, не шутка. В Рыбинске ему полагалось ходить в красной жилетке с золотыми галунами.

Щеголял недолго. Постигла участь большинства крючников. Взвалил как-то мешок побольше, соль грузили, поторопился на берег — глешок в воду, нога подвернулась, только хруст услышал.

Говорили, счастливо отделался, недолго было и хребет переломить, случалось нередко и такое. Пришлось лежать. Молодость и здоровье помогли. На вторую неделю с помощью товарищей Володя стал выходить на берег: тошно лежать одному день-деньской на расшиве.

С утра и до позднего вечера мелькали по сходням согнутые фигуры с мешками и ящиками. Перекатывали бочонки, или на «таскальной доске», как на санях, несколько человек веревками тянули груз. Работа с «таскальной доской» сопровождалась припевами вроде:

Или:

В путеводителе Григория Москвича за 1914 год помещена была фотография с подписью: «Нижний, „Золотая рота“». Сняты рабочие волжских пристаней. Почти полвека разделяли ее и крючничество Гиляровского на Волге, а все те же на грузчиках лапти и онучи, армяки па зипунишки, все та же нескончаемая, ежедневная битва человека за возможность жить. Фотографию поместили с подписью «Золотая рота», но ни слова не было в путеводителе об этих людях, о их труде, пометил для себя на полях дядя Гиляй.

Спины грузчиков на волжских пристанях выпрямлялись редко. Передышки в работе краткие: десять-пятнадцать минут для всей артели сразу, в одиночку не отдыхали. Перед концом особенно тяжелой работы старший артельный, подбадривая товарищей, призывно запевал:

Но не скоро получили ребята возможность покурить.

Когда Гиляровский в Рыбинске выходил с больной ногой на берег, случалось, кто-нибудь подсаживался. На всю жизнь запомнил он эти встречи. Да и как забыть! Страшны человеческие глаза, налитые дикой злобой, коварством, затаенной враждой, скрытой ненавистью, страшен в них холодный блеск осмысленного равнодушия, но нет ничего ужасней еще живых и потухших человеческих глаз.

Обычно это бывали люди, сила которых иссякла. Здесь, на Волге, она преждевременно съедалась трудом, не знающим меры и отдыха.

— На Волге скорее заработаю деньжат, чем в деревне, — думалось многим. И шли, молодые, сильные. Любой труд нипочем. Но до поры до времени. На Волге, крючник мог продержаться не более восьми лет, и это был редкий, счастливый случай. А чаще — схватил двадцатипудовый куль и надорвался. То, смотришь, зашибло чем, там мостки провалились — и с ношей, не успев сообразить, в чем дело, в воде с переломами, да с какими, молодой, а калека. Много за одно лето в Рыбинске таких набиралось. Подойдет кое-как к берегу, сядет и смотрит на баржи, на работающих грузчиков, на Волгу.

У пристаней кипит жизнь. Оттуда доносится скрип мостков, иногда, в минуты передышки, дружные взрывы смеха, там трудятся, ждут, надеются, а он не помнит, когда был сыт, по-человечески спал. Невелико счастье тех, что у пристаней, кто знает, что надет их. Но пока они живут, верят, а тут постоянная мысль о куске хлеба, усилия, часто тщетные, чтобы вволю поесть. Единственная отрада — водка… Загулявшие крючники охотно потчуют. Но впереди зима, холодная, безжалостная…

Как-то вечером именно тогда, в Рыбинске, сидя на расшиве, глядя на затихший берег реки, спокойную Волгу и чернеющие пятна барж, написал первые стихи Володя Гиляровский. Слагая их, видел крючников, группами и в одиночку бегущих по мосткам, отдыхающих после тяжелого рабочего дня. Темные лица, мозолистые руки и неутолимая жажда водочного дурмана. Глотнет стакан водки, закусит куском черного хлеба с воблой и спит как убитый до утренней зари… Стихи назвал «Крючник»: