По следам Ван Гога. Записки 1949 года - Давид Давидович Бурлюк
В каждом существе живёт инстинкт продолжения рода. Искусство является как бы вторичным половым признаком, в художнике особенно силён этот позыв к саморазмножению себя в будущем. Этот позыв неисчислим в своих калибрах: обитатели пещеры Lascaux in the hills Dordogne, France[10], первые посетители Каса Грандэ в Аризоне покрыли стены графическими следами своего пребывания{18}. Авторы исчезли — их автографы остались. Осталась память об этих людях, сохранился их почерк. Так как эти рисунки и автографы уникальны, то их тщательно сберегают — ценный многоречивый документ прошлого, но мотыльками современия, летящими через океан на Sobieski, не интересуется никто — матросы безжалостно выскабливают эти творческие моменты малой (заборной) литературы. Опершись о перила, смотрит из-под своей помятой шляпы маленький человек. Пятьдесят лет он подметал в парках Чикаго, даже теперь среди океана он кажется покрытым пылью дорожек, маленький человек поёт однотонные хоралы.
4 октября 1949 года
В пять часов вечера Sobieski приближается к Cannes, мы прошли мыс Saint Raphaёl, откуда начинается Лазурный берег, или же Ривьера. Солнце садится за голубые горы слева, и ослепительный поток расплавленного жёлтого золота треугольником значится на волнующейся голубой эмали Средиземного моря.
Вот оно, лимонно-жёлтое пламя юга, вдохновившее великого Ван Гога создать его бессмертные творения!
Быстро темнеет. Нам дают обед на полчаса раньше, а затем при свете полной луны мы бросили якорь, и к борту Sobieski подошли катера с французскими властями и моторные баржи взять багаж и пассажиров.
Лестница до воды длиной в четыре этажа: высаживаются в Cannes француженки две с тремя детками, имена деток — Анна с глазами светло-зелёного винограда, которые светятся прозрачностью своей (Анне 21 месяц, она одета в бархатное коричневое коротенькое пальтецо, остроконечную шапочку), Мишель и Патрик. Маруся, Папа, Ленор Gallet и толпа туристов — все они должны вернуться на Sobieski в 11 часов ночи, об этом по радио известили публику на итальянском и польском языках. Туристы в таможне теснятся густой массой около окна, где на их голубой билетик ставят французскую печать. Покидая Sobieski, Маруся и папа пожали руку капитану J. Godecki{19}. «До свидания — благодарю», — пожимая руку капитану, говорит Маруся, и J. Godecki, учтиво кланяясь, отвечает «счастливо!».
Прощаемся и с T. Stepkowski, chief engineer{20}. Вся команда от Гибралтара сменила зимнюю одёжу на белую просторную отутюженную. Во втором классе туристки купались в бассейне, ныряя за кводорами[11] и полтинниками, брошенными в воду для лакея, который потом хлопотал всю дорогу об их купании, Маруся и Папа бросили два цента… они светились на белом мраморе, как медные пуговки.
Гостиница «Мажестик» (Majestic) в Cannes{21} оказалась самой близкой, и мы остановились в ней, в № 428 — «чем выше, тем дороже». Мы на четвёртом этаже, платим за сутки 2 тысячи франков. Комната с гигантским окном на море, двумя кроватями, озером-ванной, кипятком и всеми вековыми французскими удобствами, но бельё постельное и полотенца пережили тоже войну, как и здания, — в дырах. За 4 дня стоянки мы уплатили 11 500 франков, включая сюда услуги прачечной и многочисленных служб: один доллар = 350 франкам.
Б. Григорьев. Вилла «Борисэлла». Рисунок пером из письма Д. Бурлюку от 12 марта 1928 г.
5 октября 1949 года
Посетили дом и студию умершего 10 лет тому назад нашего друга Бориса Григорьева{22}. В обветшалом, небольшом домике, прилепившемся к обрыву горы, где расположен древний городок Cagnes-sur-Mer, теперь живет его вдова Лиза Григорьева. Увидев Марусю и Папу, воскликнула: «Какая энергия и смелость в эти годы пускаться путешествовать, я теперь верю, что старости нет; если человек здоров и мыслит, он молодой всю жизнь. И есть молодые — совершенные старики, ленивые, безответственные за свои поступки и неблагодарные. — И, кроме всего этого, Лиза добавила: не только поражает ваша смелость, но ещё изумляет ваш неистощимый интерес к жизни, всё новым исследованиям и изучениям её».
Сын художника Григорьева унаследовал от своего отца его худобу, задержку в речи и необычайно высокий рост.
* * *
Мои дорогие детки-5. Четвёртый день в Cagnes s/m горы в снегу, море, солнце и крутые дороги 800 футов высоты. Слезаем в город один раз в день, папа писал этюд со снеговыми горами, завтра опять будем продолжать перед вечером, утром поедем в Ниццу — 5 километров босом [sic!]: вести переговоры о печке для Лизы — у неё трясутся руки от вечной работы швейной. Плохо пишет перо моё. Любовь и привет от мамы-Маруси.
* * *
Мои дорогие детки-5, сейчас с папой поедем обедать в Ниццу — 11 километров, и потом в Монако — (не в казино), в музей, смотреть богатую коллекцию. Океан, серый день хмурит дождём, папа пишет акварель, не — обычайно мягкую по цвету. Здесь жёлтые деревья поздней осени.
Love, Мама Маруся, Burliuk
6 октября 1949 года
Маруся и Папа поехали автобусом до границы Италии, которая отстоит от Cannes в расстоянии трёх часов езды. Часы завтрака во Франции точны, как отходы и приходы поездов, — от 12 часов дня до 2½ ч. дня, после все рестораны запирают свои двери, и повара и поварихи ложатся крепко спать до семи часов обеда.
Реклама ресторана в Ницце под названием «Три утки». Ок. 1950
В Ницце около почтамта Маруся и Папа поели свой скромный завтрак: чёрные ракушки, яичницу, томаты без уксуса, чашку чая, папа — стакан розового вина, счёт хозяйка ресторана написала до подачи пищи на бумажной салфетке, укрывающей стол, во избежание «ошибок». А затем голубыми кругами azur-cote[12] промчались мимо знаменитого игорного дома Монте-Карло в Мен-тону; горы за этим романтическим городом были окутаны волнами тёмно-синих дождевых туч.
Ницца, Монте-Карло, Ментона! Каждый писатель, будь то Достоевский, Тургенев, Толстой, Флобер, Мопассан, Чехов, Генри Джеймс, неизменно упоминают в своих шедеврах эти места в качестве фона, на котором развёртываются восторги чувств, любовный жар и горечь разочарований, обиды от неудач их героев. На обратном пути опять восхищались подоблачными прибрежными горами, скалами, лазурью моря — видами, которые звучат и звучат на холстах Клода Лоррена, Тёрнера и Айвазовского. Во всех прибрежных городах заметны следы недавней войны: руины и кучи камня и мусора, который ещё не успели убрать, а то ещё и не заделанные, не зацементированные отверстия от снарядов и пуль в
