Александра Шарандаченко - Регистраторша ЗАГСА. Из дневника киевлянки

— Да, именно так, — говорю в тон ему. — Ты мог и сам догадаться, как девушкам удается остаться на Украине, избежать немецкой каторги.

Алеша бросается меня обнимать. Я пытаюсь утихомирить его: «Тише, Маринку разбудишь!» Но вскоре Алеша задумался, помрачнел:

— Что же теперь делать с этой проклятой печатью в паспорте? Как мы пойдем с Верой в Подольский загс?

— А вот об этом давай подумаем.

Сидим, друг на друга глядим. Алеша сокрушается:

— Плохо, что на Куреневке нет загса, ты бы там была, так и горя мало. Ребенок не помешает. Но печать о браке, как ее сотрешь?

— Стой! — говорю я, вспомнив вдруг одну важную деталь. — Дай-ка сюда паспорт.

Да, я не ошиблась: на счастье, печать и штамп о браке поставлены не на последнем листочке, а в середине. Этот листок (он двойной) можно легко и незаметно вынуть. Алеша молча смотрит на меня, а я на него.

— Ну и ну! — кричит он и бережно прячет Верин паспорт в боковой карман пиджака.

Во сне что-то начала лепетать Маринка. Молчим, пока ребенок вновь не погрузится в сон. Который же теперь час? Алеша смотрит на ручные часы: начало десятого. Шепчет?

— Еще не поздно. Махну-ка сейчас к Вере. А то сбежал, как гоголевский Подколесин. Что подумает обо мне Мария Трохимовна!

— Если Вера обнаружила исчезновение своего паспорта, то в семье догадаются, куда ты побежал, — успокаиваю я.

Когда жених ушел, взяла книжку в руки, но почему-то не читалось. Не случилось ли чего с Андреем?

14 февраля

Аресты не прекращаются. Семью Коробко со Старо-Забарской забрали на глазах всей улицы. Отца с сыном схватили на работе, а потерявшую сознание мать и трех детишек гестаповцы швырнули в кузов автомашины вместе с домашним скарбом. Забрали все дочиста. В опустевшем домике, как рассказывали мне потом, остались только разбитые иконы: за ними был найден радиоприемник — причина гибели всей семьи. Гестаповцы хотели было сжечь дом, но сбежались люди и как-то уговорили их не делать этого, ведь сгорела бы вся улица, дома здесь стоят густо. Немцы ограничились тем, что разбили домовый фонарь, чтобы уничтожить фамилию на нем — «Коробко»…

Две недели тому назад Борис опять — теперь, должно быть, надолго — свернул радио, спрятав и на этот раз концы в воду. Большое, конечно, счастье, что удалось вовремя запрятать концы в воду, но без радио стало совсем грустно и тоскливо. Мы ничего не знаем о Сталинграде, под которым, как сообщало радио, в январе шли ожесточенные сражения, кровопролитные бои.

15 февраля

Вновь состоялось совещание инспекторов, наставления все те же — проверка формы № 1, но ко всем старым наставлениям после совещания прибавилось еще одно задание: каждый инспектор должен на своем участке собрать сколько сможет одеял, простынь и мешков для матрацев. Все это пойдет в госпитали, туда все прибывают и прибывают раненые гитлеровцы.

18 февраля

Слухом полнится земля. Наконец-то начали поговаривать о том, что на Волге наши одержали крупнейшую победу, что там были окружены и уничтожены сотни тысяч фашистов. А вслед за этой победой у врага отбиты Харьков, Краснодар, Ворошиловград и еще несколько городов. Значит, наша армия успешно ведет начатое наступление. Радость такая, что и не описать. На базаре валютная паника — убедительное подтверждение событий на фронте, о которых толкует весь город. Хлеб, который получаем мы сейчас, даже не из проса, а из его шелухи, вечером при свете плошки он блестит, как жемчуг, а корка на нем — сплошной изумруд. Вот только ни вкуса, ни питательности.

Все отметили отрадное явление: по базару бродят «штрафные» итальянцы, ободранные, голодные, жалкие. Немцы оставили этих вояк на произвол судьбы, потому что те не хотят воевать, «разложились». Люди потихонечку суют им съестное из своих скудных запасов.

Во дворе тает снег, журчат бойкие водяные струйки. Погода такая, словно на дворе уже конец марта.

До обеда принимаю людей по разным делам, а потом отправляюсь на участок. Домой стараюсь возвратиться до сумерек. Вечером сейчас небезопасно, немецкие патрули, чуть что им померещится, стреляют без разбора. Злые они, и это легко понять.

Возле каждого моста, мимо которых я хожу, — по два полицейских в немецкой форме. Сегодня слышала, как кто-то из них потихоньку пел «Катюшу». Дико, странно звучали на этот раз такие памятные слова:

Пусть он землю бережет родную,А любовь Катюша сбережет…

Катюша-то любовь сбережет, а вот как ты, предатель и трус, бережешь свою землю?

Сейчас ушли от меня Алеша с Верой. Приходили звать на свадьбу: расписались. Вера, кланяясь с порога, начала:

— Просит сама мать, потому что отец на фронте, просим мы с Алешей: приходите в это воскресенье к нам на свадьбу.

Смеется, а затем нагибает голову жениха:

— Говори и ты!

Алеша просит на свой лад:

— Дорогой регистратор, приходи на нашу свадьбу. Жена моя уже во второй раз выходит замуж.

Молодежь редко когда унывает! В комнатах у меня стоит радостный шум: сошлись все домочадцы, увидевшие гостей. Уходя, Алеша сказал:

— Когда нас освободят, я на войну пойду женатым…

19 февраля

Сегодня мама рассказала мне об аресте сына тети Прони Георгия (за ним укрепилось имя «Жора») и о том, как спаслась ее невестка Вера с младенцем. Жору забрали с работы, жена об этом не знала. За ней явился полицейский. Мама увидела, как он зашел во двор, а потом в дом тети Прони (дома наши стоят рядом, отделенные низкой проволочной оградой), и стала наблюдать. Что нужно этому кату? Тут же догадалась: это за Верой. Минута, три, пять! Полицейский выходит невеселый. Оглянулся, увидел маму и обратился к ней:

— Не знаете, куда пошла Балашевская?

Тут мама, недолго думая, выпалила:

— С утра еще подалась на село.

Разочарованно свистнув, полицейский ушел, Как только он исчез из виду, из дома выбежала Вера с ребенком. Заметила маму. Та ей:

— Беги, прячься скорее, не дай бог, он вернется.

Перепуганная Вера собиралась с лихорадочной поспешностью. На страже стояла мама. Закрыв дверь на ключ, Вера с ребенком и узелком в руках выбежала со двора, попросив присмотреть за квартирой. На ходу успела сказать, что сюда наведается ее мать.

Но почему же полицейский, как говорится на Украине, «съел дулю»? Оказалось, Вера обманула его. Она успокаивала расплакавшегося ребенка, когда этот «страж порядка» вошел в дом.

— Вы Балашевская?

Поднявшись с пола, Вера ответила: