Александр Молодчий - Самолет уходит в ночь
— Да нет, что вы, — отвечает с обидой. Подходим к аэродрому. Надо садиться. Снимаю кислородную маску. Через некоторое время слышу голос Чуваева:
— Командир, мы неправильно заходим на посадку — против старта.
Правый летчик тоже показывает, что неправильно заходим. С земли дают красные ракеты — запрет. Что за чертовщина? Ничего не понимаю. Штурман настойчиво требует:
— Наденьте маску! Кислородную маску наденьте! Надеваю. Вижу: действительно идем на посадку с обратной стороны. Захожу снова, не снимая кислородной маски, сажаю самолет. И только тогда начинаю догадываться, что причиной нашего «опьянения» — штурмана и моего — были пары бензина. Чуваев это сообразил еще в полете. Oшибочный курс он давал, когда снимал маску, а когда надевал ее — сам же находил свою ошибку. При заходе на посадку то же произошло и со мной. После полета нас тошнило, сильно болели головы. Вот бывают какие курьезы...
За время войны наш полк базировался на различных стационарных и полевых аэродромах Подмосковья, Смоленска, Воронежа, Ленинграда. Теперь мы на родной мне Украине.
Идет лето 1944 года. Мне еще не было и двадцати четырех лет, а за плечами целая война. В отделах кадров один ее год учитывали за три... Да разве это мерило? На фронте не год, а часто и день, даже час боя решали человеческую судьбу, всю жизнь...
За прошедших три боевых года я научился многому. Наверное, возмужал. Ну и, конечно, приобрел опыт всепогодного ночного летчика. И потом, даже через несколько десятков лет, приятно будет вспоминать, с какой уверенностью, особой легкостью, с радостными ощущениями выполнялись мною различные сложные элементы техники пилотирования. Я получал при этом особое наслаждение. А как гордился, когда прибывающее пополнение, молодые летчики, с моей легкой руки становились первоклассными мастерами техники пилотирования!
Дела в нашей эскадрилье были на высоком уровне. Мы имели два десятка самолетов и столько же боевых экипажей, а это двойная штатная норма. Крепкий, слетанный коллектив! И тут-то и получил я приказ: сдать эскадрилью заместителю майору Писарюку, а самому прибыть в штаб дивизии.
Жалко было расставаться с эскадрильей, но дисциплина есть дисциплина.
Меня назначили летчиком-инспектором дивизии.
Комдив, бывший мой командир полка генерал-майор авиации И. Ф. Балашов, предложил мне должность летчика-инспектора по технике пилотирования. Доводы, что это не по мне, что я ненавижу бумаги и вообще штабную работу не люблю и не знаю, генерал не принял во внимание. И тут же при мне подписал приказ о назначении.
Неужели на этом и кончится боевая хроника родного экипажа бомбардировщика АДД? Ушел в штаб — и все?.. Нет. Ведь в мои обязанности входил контроль за подготовкой летчиков. И, вступая в новую должность, я попросил, чтобы при мне оставили прежний экипаж и машину, на которой летал раньше. Командование удовлетворило просьбу. И я до конца войны совершал боевые вылеты...
Попав в новую обстановку, где все заняты непривычным для меня делом, где много пишут, громко и долго говорят по телефонам, где трещат пишущие машинки, непрерывно работают разные аппараты связи, я затосковал по аэродрому. И потому при первой возможности убывал в полки, где все для меня знакомо, где я чувствовал себя как рыба в воде. На самолете связи перелетал с одного аэродрома на другой. И везде хватало работы. Я часто поднимался в небо: одних просто-напросто учил, у других контролировал технику пилотирования. И находил время для того, чтобы на своем самолете в составе штатного экипажа летать на задания в боевых порядках полков.
В штаб дивизии меня не тянуло. Но там меня не забывали, и вот строгий звонок. На вопрос командира дивизии, чем я занимаюсь, я уверенно доложил:
— Проверяю технику пилотирования руководящего летного состава полков, эскадрилий. — Потом, чтобы не погрешить против истины, добавил: — Несколько раз летал на боевое задание.
— Хорошо, — сказал генерал, — завтра возвращайтесь в штаб.
И вот меня, как говорят, прижали к стенке. Командир дивизии отметил, что я работаю много. Но эта работа похожа на возню школьного летчика-инструктора, рядового члена экипажа. А присутствовавший при нашем разговоре начальник штаба дивизии полковник Набатов отметил, что я за два месяца в должности инспектора совсем не помогал штабу, не написал за это время ни одного слова, а работая в полках, не оставил ни малейшего следа ни в одном штабном документе.
— Настоящий летчик-инспектор должен умегь летать на всех типах самолетов, имеющихся в дивизии, быть лучшим или одним из лучших инструкторов, хорошим методистом, знать основы теории полета и уметь читать лекции по этому сложному вопросу, знать документы, регламентирующие летную работу. От этих знаний и умения зависит авторитет инспектора в войсках, — вот так сформулировал круг моих обязанностей и потребовал строгого их исполнения командир дивизии генерал-майор авиации Иван Филиппович Балашов.
Состоявшийся разговор с командиром дивизии и начальником штаба принес мне большую пользу. Вскоре я стал понимать, чем занимаются офицеры штаба. Мое ошибочное представление о штабной работе в корне изменилось. Впрочем, за всю свою многолетнюю службу в авиации я так и не стал заправским штабистом, мне не привилась любовь к бумагам, но штаб я стал ценить, понял, как важен этот орган управления войсками.
Каким я был инспектором — хорошим или плохим, судить не мне. Знаю одно — я старался в силу всех своих возможностей. И тем не менее, много летал со своим экипажем.
В августе 1944 года мы перебазировались в Белоруссию.
Тихой августовской ночью летим на Тильзит. Линию фронта проходим благополучно. Только в двух-трех местах рванулись было из темноты узкие лучи прожекторов, заметались по небу, отыскивая нас: заискрились разноцветные россыпи трассирующих пуль крупнокалиберных пулеметов — гитлеровцы, видимо, стреляли наугад.
Мой экипаж идет в конце боевого порядка одного из полков дивизии. Помимо бомбардировки заданной цели нам надо еще и проконтролировать результаты поражения объектов.
Впереди показываются красные зарева пожаров, Гитлеровцы не успели их погасить после вчерашнего налета советских бомбардировщиков. Тильзит горел.
Сбрасываем бомбы на цель и начинаем ходить невдалеке вокруг города, наблюдая, как бомбят другие, Вдруг замечаем в воздухе истребителей. Они пытаются подойти к нашим бомбардировщикам и нанести внезапный удар. Но советские летчики упреждают маневр гитлеровцев и успевают открыть огонь раньше противника.
Все же фашистам удается поджечь один наш самолет. Он сразу воспламеняется, но продолжает полет. Видно, что летчик изо всех сил борется за спасение машины и экипажа, пытается сбить пламя, уйти дальше от опасного места. Но тщетно. Бомбардировщик, словно огненный клубок, падает на землю. Кто же это? Узнать, чей самолет, кто его пилотировал до последней минуты, пока невозможно. Все стало известно, когда мы вернулись на базу, — домой не прилетел экипаж капитана Робуля. Володя Робуль — наш весельчак, замечательный летчик, его штурман Саша Бикмурзин, радист Володя Огарев, воздушный стрелок Алеша Хлуд-нев. Неужели они погибли?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});