Александр Молодчий - Самолет уходит в ночь

Вспоминая дни давно прошедшие и глубоко анализируя их, мы часто ругаем себя за опрометчивость, за мальчишество. И действительно, если бы Шелудько не возвратился с боевого задания — ведь могло такое случиться — чем бы все кончилось лично для меня? Но, как говорят, победителей не судят. И это меня выручило.

А историю с Шелудько я вспоминал здесь для того, чтобы показать, что такое — ждать. Я, безусловно, чаще был в полете вместе со своей эскадрильей Ждал на земле товарищей не часто, а вот наши техники ждали четыре года войны, и ждать тоже нужно уметь...

Мы совершили успешные налеты на военно-морские базы противника в Финском и Рижском заливах. И снова вылетаем в район Финского залива. У нас на борту — офицер штаба дивизии капитан Староверов. В общем, мог бы и не лететь. В его прямые обязанности это не входило. Но, как офицер штаба, он составлял проект донесения в высшие инстанции о работе полков и хотел видеть и знать все то, о чем он пишет в документах. К тому же высказал желание сходить в тыл врага на борту нашего самолета. И вот сегодня он летит с нами.

До цели полет проходил привычно. Все члены экипажа были заняты своим делом. А Староверов летел на боевое задание впервые. Естественно, для него многое было интересно и не все понятно. Поэтому он без конца спрашивал, что там да как. Но теперь на нашем Самолете два летчика. Кроме них есть еще третий — автопилот. «Вовремя придумали, — улыбнулся я про себя, имея в виду словоохотливого капитана. — Теперь есть возможность разговаривать с офицером штаба, отвечать на все его вопросы».

Не долетая до цели, я дал команду экипажу:

— Смотрите внимательно, в районе цели — «мессеры».

— Как вы это определили? — тут же спросил капитан Староверов.

— Очень просто, — ответил я невозмутимо. — Смотрите вперед: на земле пожары и взрывы — это рвутся бомбы, сброшенные нашими ранее улетевшими товарищами, — объяснял я авиатору из штаба. — В воздухе же снарядных разрывов нет, они только что прекратились. Значит, зенитчики перестали стрелять. А они прекращают огонь тогда, когда в небе появляются их истребители. Ясно?

— Очень даже ясно, — ответил Староверов, улыбаясь с такой непосредственностью, что даже расположил к себе.

В эту минуту мы увидели воздушный бой. Шла дуэль между «мессершмиттом» и советским бомбардировщиком. В небе появилось пламя. Сначала небольшое, круглое, затем вытянутое, как шлейф. Это огненный шар с хвостом резко пошел к земле. Кто же это — свой или фашист? Вскоре поняли — горел бомбардировщик. Из пылающей машины летели трассирующие пули бортового орудия. Советский самолет, падая, вел огонь из всех огневых точек. Экипаж героически сражался до последней секунды своей жизни.

Мы так и не узнали, чей это был самолет: в ту ночь не вернулись на свои базы несколько бомбардировщиков из разных полков.

За годы войны мне не раз приходилось видеть гибель своих товарищей по оружию. И самое обидное, что ты не можешь оказать им никакой помощи. Оставалось одно: мстить за смерть друзей.

— Выходим на цель, — доложил штурман Виктор Чуваев.

Сбросили бомбы. Сделали круг над пораженным нами объектом — это опять же для капитана Староверова. Он попросил еще раз пройти над целью, чтобы лучше рассмотреть, что там творится.

«Ладно уж, — думаю, — сделаю».

Это обошлось нам дорого. Внезапно на нас напал истребитель. Пока стрелки готовились для отражения атаки, фашист, выпустив по самолету длинную очередь, успел скрыться. Машина получила повреждение, но моторы работали исправно.

Не обращая внимание на штабное начальство, я выругал стрелков. Понятно, они не искали слов для оправдания. Чувствовали: виноваты. Немного успокоившись, я сказал им уже более миролюбиво:

— Ладно, проморгали фашиста, теперь смотрите как следует, атака может повториться.

И не ошибся. По самолету вновь ударили пушки. И снова стрелки упустили врага.

Летим на одном моторе.

— Все живы? — спрашиваю.

Стрелки отвечают подавленно, со вздохом:

— Живы.

А Староверов молчит.

— Товарищ капитан! — кричу в ларингофоны.

Ответа нет. Обращаюсь к правому летчику Шелудько:

— Петро, а ну посмотри, что с ним?

Оказалось, капитан Староверов был ранен и лежал на полу, а не отвечал потому, что при падении оборвал шнур ларингофонов.

Ранение было легким, и Староверов недолго пролежал в госпитале. Мы перед ним чувствовали себя как-то неловко: никого из членов экипажа не зацепило, а вот гостя нашего ранило.

Вскоре произошел другой случай. Мы возвращались с боевого задания. Моторы гудели ровно. Клонило ко сну. Вдруг самолет сильно затрясло. Дремоту как рукой сняло. Разрывы вражеских снарядов и огонь нашего бортового оружия смешались в единый грохот.

— Командир, «мессер» висит в зоне левого киля! — услышал я встревоженный голос Васильева.

В самолете есть зоны, когда бортовое оружие автоматически отключается, чтобы в азарте боя стрелки не поразили свою же машину. Так случилось и сейчас. Истребитель вошел в мертвую зону нашего оружия и безнаказанно вел огонь. Необходимо изменить положение корабля. Это удается не сразу, так как маневренность бомбардировщика значительно ниже, чем у истребителя. Немецкий летчик успел еще раз прицепиться, и выпущенная им очередь прошила самолет.

— Командир, — снова голос Васильева, — отверни немного, я не могу стрелять.

Резко убираю газ, выпускаю шасси. Бомбардировщик «тормозит» — неожиданно для фашиста теряет скорость. А тому что делать? Деваться некуда, он прет на нас и вот-вот врежется носом в хвост нашего самолета. Но ему, судя по всему, не нравится это, и, чтобы не столкнуться с нами, он резко переводит истребитель в набор высоты. Роковая ошибка! В подставленное брюхо «мессершмитта» Васильев мгновенно всаживает длинную очередь. Капут! Это был пятый гитлеровский истребитель, сбитый нашим экипажем в воздушном бою.

Но и наше положение неважное. Повреждены бензобаки. Пары горючего лезут в глаза. Надо принимать меры безопасности.

— Надеть всем кислородные маски, — отдаю распоряжение.

Вскоре замечаю, что Чуваев ведет себя как-то странно. Он стал допускать ошибки: дал два совершенно разных курса. Я спросил:

— Какому же верить, по какому курсу лететь? Штурман беззаботно ответил:

— Все равно...

Виктор Чуваев — грамотный, культурный офицер, прекрасный специалист, никто его никогда не подозревал в нерадивости, и вдруг...

— Ты что, нездоров? — строго спрашиваю его.

— Да нет, что вы, — отвечает с обидой. Подходим к аэродрому. Надо садиться. Снимаю кислородную маску. Через некоторое время слышу голос Чуваева: