Джордж Бьюкенен - Моя миссия в России. Воспоминания английского дипломата. 1910–1918

Когда Палеолог и я собрались уходить, Штюрмер попросил меня остаться. Сообщив, что он собирается привлечь Милюкова к суду за речь, в которой тот обвинил его в измене, он обратил мое внимание на отрывки из этой речи: „Чтобы разоблачить все средства и методы германской пропаганды, о которой недавно так откровенно говорил сэр Джордж Бьюкенен, нам надо провести законное расследование… Поэтому я ничуть не удивился, когда услышал из уст британского посла веские обвинения против группы людей, готовящих пути для заключения сепаратного мира“.

Затем он поинтересовался, получил ли Милюков от меня разрешение на использование моих слов, потому что в противном случае у него не было бы надобности называть меня. Я ответил, что не разговаривал с Милюковым с тех пор, как произнес эту речь, но я ничего не имею против ссылки на мои слова, сказанные на собрании, где он присутствовал. В той речи я был вынужден отвечать на нападки, которым подвергается моя страна, и я лишь буквально повторил то, что говорилось о Великобритании как в Петрограде, так и в Москве. Штюрмер сделал вид, что не читал моей речи, и спросил, кто же возглавляет антибританскую кампанию. В ответ на мои слова, что именно это я и пытаюсь выяснить, он просил меня дать ему знать, если мне станет что-нибудь известно…

В случае возникновения беспорядков войска, как мне сказали, откажутся сражаться. Беспорядки, если их не удастся избежать, произойдут по причинам скорее экономического, чем политического характера, и будут начаты не рабочими на предприятиях, а толпами, стоящими на морозе в очередях у продовольственных лавок».

Штюрмер пал прежде, чем разразилась буря, которую он вызвал. Во время короткого пребывания императора у императрицы Марии Федоровны в Киеве она так серьезно поговорила с ним о политической ситуации, что по возвращении в Ставку в конце ноября его величество решил с ним расстаться. Императрица Александра, к чьему вмешательству Штюрмер прибег, пыталась спасти его, но безуспешно. Тем не менее ей удалось предотвратить радикальную смену политического курса. Ее величеством, к несчастью, владела мысль, что ее предназначение – спасти Россию. Она верила – и, как последующие события показали, не слишком сильно заблуждалась, – что самодержавие – единственный режим, способный противостоять распаду империи. Император, она это знала, был слаб, и поэтому она призывала его проявить твердость. Она постоянно внушала ему, что он должен быть самодержцем не только по имени, но и на деле. Желая помочь ему и хотя бы отчасти облегчить тяжесть двойной роли Верховного главнокомандующего и самодержца, она взяла на себя активное участие в управлении страной и, выступая за «деспотическое правление», искренне верила, что действует в интересах России. Она была настолько одержима идеей, что нельзя допускать ослабления самодержавия, что противилась любым уступкам и одновременно с этим убеждала императора основывать свой выбор министров в большей степени на их политических убеждениях, чем на деловых способностях.

Слабый всегда уступает сильному, и император полностью подпал под ее влияние. Но хотя императрица прискорбнейшим образом заблуждалась, она действовала из самых лучших побуждений: ею руководила любовь к мужу и любовь к своей новой родине. Однако этого не скажешь о клике бессовестных и своекорыстных авантюристов, которые, в свою очередь, оказывали влияние на ее величество, используя ее как бессознательное орудие для исполнения своих собственных политических замыслов. В особенности она руководствовалась указаниями Распутина, когда давала советы императору, а так как ее здоровье было подорвано – в результате напряжения, вызванного войной, беспокойством за сына и непосильной для нее работой в госпиталях, – она впала в невротическое состояние; императрица все больше подчинялась губительному влиянию Распутина.

Преемником Штюрмера на посту председателя Совета министров стал министр путей сообщения Трепов, который, хотя и считался реакционером, был сторонником разумных реформ, в то время как министром иностранных дел был назначен Покровский. Последний, будучи человеком широкого ума, честным и толковым, придерживался умеренных взглядов и считался признанным авторитетом в вопросах экономики и финансов; он показал себя превосходным министром. Но каким бы удачным не было это и еще несколько других незначительных назначений, ни одно правительство, в состав которого входил бы Протопопов, не могло работать в согласии с Думой. Принадлежа к умеренно либеральной партии октябристов, Протопопов был заместителем председателя Думы и возглавлял совместную делегацию этой палаты и Государственного совета, посетившую в начале того года Францию и Англию. На обратном пути он имел в Стокгольме беседу с немецким финансистом Варбургом, серьезно его скомпрометировавшую. Объяснения Протопопова не удовлетворили Думу, и, обнаружив, что он утратил свои позиции в этой палате, решил связать свою судьбу с партией Двора. Протопопов подружился с Питиримом и Распутиным, и, поскольку на аудиенции, в ходе которой он докладывал о визите делегации в Лондон и Париж, его заискивающие манеры произвели приятное впечатление на императора и императрицу, Протопопов, благодаря влиянию своих новых друзей, был назначен министром внутренних дел. Он и раньше страдал душевными расстройствами, а теперь его неуравновешенный рассудок помутился от неожиданного взлета к самым вершинам власти, и Протопопов пошел по пути ультрареакционной политики, которая, в сочетании с тем, что он был политическим ренегатом, сделала его bête noire (предмет особой ненависти – фр.) для Думы. Трепов, который это понимал, пытался, когда его назначили председателем Совета министров, убедить императора отправить Протопопова в отставку, и ему бы это удалось, если бы не вмешалась императрица. Тогда он подал прошение об отставке, но его величество отказался ее удовлетворить.

2 декабря накануне заседания Думы, на котором Трепов должен был выступить со своей политической декларацией, Протопопов зашел ко мне. Он начал с выражений сожаления о том, что его бывшие друзья, и особенно Родзянко, отвернулись от него, даже не объяснив, чем вызвано такое отношение с их стороны. Император, продолжил он, выразил желание, чтобы он остался, и его долг – повиноваться приказу его величества. Он знает, что в Думе будут на него нападать, но он не боится. Он ответит своим обвинителям. Но тем не менее, ему очень жаль, что в такое время, как сейчас, члены Государственной думы ссорятся между собой. Не мог бы я, спросил он, воспользоваться своим влиянием на Родзянко, чтобы убедить его воздержаться от нападок в его адрес? Я ответил, что, поскольку Дума собирается на следующий день, у меня не будет возможности увидеться с Родзянко, однако я могу ему сказать, что в последнее время в своих разговорах как с членами правительства, так и с депутатами Думы я подчеркивал необходимость отставить в сторону все личные и партийные разногласия и всем вместе работать на благо общества.