Мария Арбатова - Мне 40 лет

— А почему тебе не пришло в голову поехать ночевать в другое место? Например, к себе домой, или к своей маме, или, на худой конец, ко мне? — удивилась я.

— Я устала.

— До какого же состояния ты его напоила, что он лёг на кровати, а тебе предложил пол, а не наоборот? Это не в его характере, — недоумевала я.

— Сильно. Мы ведь так переживали за тебя, как всё сложится, весь день обсуждали. А потом так получилось, что он начал ко мне приставать. И даже говорил, что ты ему больше не нужна. Но я сказала, что подруга для меня главное.

— Подожди, подожди. Целый день вы обсуждали мою ситуацию, а ночью он сообщил, что я ему больше не нужна? — у меня концы не складывались с концами. Я видела, что Дашка врёт. — И ты, самая близкая подруга, три дня думала, рассказать мне об этом или нет?

— Я боялась, что ты мне не поверишь? — зашмыгала она носом.

— Но тебе не кажется странным, что, когда я оказываюсь в экстремальной ситуации, когда я сообщаю мужу о том, что не собираюсь жить с ним дальше, ты, моя самая близкая подруга, прёшься к моему мужику, напиваешься с ним в гостях, стелешься с ним в одной комнате и что-то инсценируешь?

— Но во всём виновато стечение обстоятельств. Ты сама меня туда поселила, если б я хотела с ним трахнуться, я могла бы сделать это раньше.

— Всё, — сказала я. — До свидания. Я еду домой.

— А я? — спросила Дашка.

— Куда едешь ты, меня больше не волнует, — пояснила я.

— Но к маме мне уже поздно ехать, а к себе я не хочу, ты же знаешь, как опасно там возвращаться ночью, — возмутилась Дашка, всё ещё не понимающая, что я уволила её из любимых дочек-подружек.

— Твои проблемы, — сказала я и села в поезд. Мозги у меня перегрелись. Всю дорогу в них пульсировала фраза «платье Амаранты». У меня есть кондовый способ психологической защиты. Человек может долго доставать меня, долго мочиться мне на голову и при этом бить на жалость и чувство долга. Я долго терплю, а потом вдруг что-то лопается, я ухожу и плотно закрываю дверь. Вернуть меня нельзя в принципе. Это не гордыня, как у Амаранты, мне просто больше не интересно.

Я пришла домой и впала в жуткую депрессию. Было понятно, что если возлюбленный и виноват, то процентов на пять, но мне не интересно было считать проценты, потому что «жена Цезаря должна быть выше подозрений». Головой я понимала, что надо пить транквилизаторы, но решила, что справлюсь без этого. Я ходила как сомнамбула, почти ничего не ела, механически отправляла детей в школу, кормила обедом, проверяла уроки. Я не могла писать, читать и смотреть телевизор, при каждой удобной минутке я шла в спальню, сворачивалась калачиком и тупо смотрела в стену.

— В моей жизни кое-что изменилось, — сказала я мужу, но он и сам видел, и сам всё понимал. — Я никуда не ухожу от тебя. Хочешь, принимай это, хочешь, не принимай. Это уж твоё решение. Одна просьба, ни Дашке, ни ему, пожалуйста, не подзывай меня к телефону.

Он кивнул и сохранил ледяное молчание.

Дашка обрывала телефоны знакомых, жаловалась моей маме, требовала, чтоб на меня повлияли потому, что она без меня пропадёт. Короче, вела себя как брошенная жена, явившаяся ябедничать на бросившего мужа в местком. Она часами проговаривала со всеми подробности безобидной мизансцены в ночной комнате, требовала у всех экспертной оценки своей невиновности, но было поздно. Мне всё стало до фонаря.

Виновник истории пытался разобраться, хотя и не пытался оправдываться, поскольку не понимал, в чём именно его обвиняют. Решил, что я взбрыкнула в браке, потом испугалась и решила открутить обратно. Дашка требовала, чтобы он вернул меня к ней. Я попросила его больше не звонить и пообещала сделать это сама, когда придёт время. Он понял, что я должна остынуть. И я остыла, но, увы, в принципе. Через год, совершенно придя в себя, из академического интереса оказалась в его объятиях. И в ужасе обнаружила, что мне больше не интересны его глаза, его слова, его руки, его тело. Я не понимала, куда всё делось. Я не думала, что мелкие предательские поступки оказывают такое сильное действие на эрогенные зоны.

— Как жалко, — сказала я ему. — Вроде всё то же самое, а отличается от прежнего, как роман от его экранизации.

Дашка долго страдала, потом прилепилась к кому-то другому. Впрочем, жизнь наказала её так жестоко, что мне даже больно об этом говорить. Возлюбленный тоже сильно деградировал, и мало кто из людей, увидевших его нынче, поверит, что из-за него рушились судьбы. Я часто спрашиваю: «А если бы?». Ведь я опустила занавес не из-за страха развода и начала новой жизни, не из-за ревности, не из-за исчерпанности любви. Я почему-то всё время представляла себе, как Дашка в течение трёх дней прокручивает в голове варианты истории, дожимая их до максимальной выгодности собственного образа, и меня охватывало чувство парализовывающей брезгливости.

Это чувство, сформированное в больницах и интернате под чтение русской классики, часто обламывало мне важные сюжеты, отправляло на разрыв с близкими людьми, лишало карьерных успехов. Меня обвиняли в максимализме и нетерпимости, но я видела, что происходит с людьми, лишёнными этого инстинкта самосохранения. Я точно знала, что тот человек был предназначен мне богом, но помойка, устроенная закомплексовавшей Дашкой именно в дни экстремала, и то, что он позволил себе краешком оказаться в этой помойке, делала из всей истории осетрину второй свежести.

Именно на вечере, куда я надела «платье Амаранты», я познакомилась с актрисой, назовём её Риткой. Она была красавица, искала пьесу, в которой бы хотела играть, жила по соседству. Пришла в гости, влюбилась в пьесу «Алексеев и тени» и начала её разминать с друзьями — артистами в качестве самостоятельной работы. Такие спектакли в одном случае из ста всё-таки выходили потом на подмостки, но по Ритке сразу было видно, что её случай — один из девяноста девяти.

Ритка была женщина-ураган, жила с мужем и двумя детьми в необихоженной квартире (через год мы с Сашей не выдержали голой лампочки и насильно повесили в их кухне абажур), всё время спешила на репетиции, плохо соображала, почему в доме есть еда, а дети умыты, играла крохотные роли, везде была душой общества и вела чересчур много разговоров о сексе.

Я была в депрессии, и, выслушав мою печальную историю, Ритка поведала свою.

— Когда мы въехали в эту квартиру, оказалось, что у нас очаровательные соседи: симпатичная учительница — мама, красавец спортсмен — папа и маленькая дочка. Начали дружить, оставлять друг другу детей, вместе гулять в праздники. Однажды, так получилось, я зашла попросить что-то по хозяйству, спортсмен был один, мы разговорились… и оказались в постели. Это было так классно, что начали изредка повторять. Прошло полгода, и вдруг мой муж и учительница объявляют, что они любят друг друга, и не знают, что делать. Нам со спортсменом, конечно, это не понравилось, мы стали думать. Я, как самая прогрессивная, предложила создать шведскую семью. Первый раз, когда мы вчетвером занялись любовью, все стеснялись, а потом привыкли. Мне так понравилось. Опять-таки, я — на репетиции, а она — детей покормит, уроки у них проверит, обоим мужьям суп сварит. Полгода все были счастливы. Вдруг записка от спортсмена: «Я так больше не могу». Представляешь, ушёл к какой-то страшной пожилой бабе, которая у них спортзал подметала. А мы остались втроём. Конечно, сначала переживали, а потом привыкли. Живём втроём. Приходи. Тебе у нас очень понравится!