Эдуард Филатьев - Главная тайна горлана-главаря. Книга 1. Пришедший сам

Пётр Келин тоже оставил воспоминания:

«Пришёл юноша. Высокого роста, басистый. Я пошутил даже:

– Вам бы Шаляпиным быть!

– Нет, меня тянет больше к живописи. Вот принёс рисунки, посмотрите – как. Я уже занимался в студии Жуковского, да не нравится мне там. Там всё больше дамочки занимаются. Вот мне и посоветовали пойти к вам…

Мне он очень понравился. Я даже не предложил ему две недели заниматься «на пробу». Подготовлен он был слабо, но очень понравился мне своим свободным, открытым лицом, скромностью, застенчивостью. А самое главное – сразу было видно, что он не кулачок, рассчитывающий на искусстве нажить деньгу. Он даже не спросил: а выйдет из меня что-нибудь или не выйдет?»

Незадолго до этого Маяковский подал прошение ещё в одно учебное заведение, в более солидное:

«Господину директору Училища живописи, зодчества

От дворянина

Владимира Владимировича

Маяковского

Прошение

Имею честь покорнейше просить о допущении меня к конкурсному экзамену для поступления вольным посетителем в начальный класс художественного отделения Училища.

При этом представляю метрическое свидетельство о рождении и три фотографические карточки.

Жительство имею: Москва, Новая Божедомка, дом Сергеевой, № 3, квартира № 11.

Владимир Владимирович Маяковский

3 августа 1910 года».

Попытку поступить в это Училище Пётр Келин не одобрил:

«Я ему не советовал держать этот экзамен.

– Вы ещё слабы, Маяковский, вам надо ещё годик поработать.

– А попробую, Пётр Иванович, что я теряю?

Экзамена он тогда не выдержал, но не упал от этого духом.

Другие приходили скучные, грустные, что не попали, …а он пришел жизнерадостный.

– Я хочу у вас ещё годик основательно позаниматься.

– Ладно, – говорю я ему, – я за вас ручаюсь: через год вы будете в фигурном классе, а сейчас вы были бы в головном».

«Головной» класс – начальный, подготовительный.

Начались занятия в мастерской Петра Келина.

Маяковский очень быстро освоился, стал неформальным лидером обучавшихся там молодых людей. Лидия Иконникова, поступившая позже всех и опоздавшая на первое занятие, сразу это заметила:

«Когда я вошла в мастерскую – большую комнату, увешанную гипсовыми масками, этюдами и рисунками, – все ученики уже сидели на местах и что-то рисовали углём.

Не видя нигде свободного места, я в нерешительности остановилась у порога. Сидевший недалеко от двери ученик с серьёзным лицом и большими тёмными глазами искоса взглянул на меня и, продолжая рисовать, сказал:

– Проходите, товарищ, в задний ряд, не стесняйтесь, там есть свободное место.

Эти слова, сказанные мягко и приветливо, и столь необычное обращение «товарищ», удивившее меня, придали мне смелости, и я уверенно направилась на указанное место».

Необычная манера Маяковского обращаться к ученикам со словом «товарищ», удивляла многих. Никто, конечно, не знал, что тут сказывалась привычка, выработавшаяся от общения с подпольщиками-революционерами.

Лидия Иконникова описала, как Маяковский объявлял перерывы в занятиях:

«Он делал это в шутливой форме, но с самым серьёзным лицом:

– Ежели которые прочие желают, то могут отдохнуть от трудов праведных.

Или:

– Антракт десять минут, которые опоздавши, пускаться не будут».

Пётр Келин:

«Вообще Маяковский был зачинщиком. В перерывах вокруг него собирались ученики. Шутник был страшный, всегда жизнерадостный, острит, рассмешит всех…

Но дамочек, вертящихся около искусства, он недолюбливал: мешают они серьёзно заниматься. Дураков тоже не любил».

Однажды, проверяя работы, выполненные учениками, Келин дошёл до Маяковского. И тут, по словам Иконниковой, случилось следующее:

«Быстро пробежав углём по его рисунку и не сделав ни одной поправки, Пётр Иванович спросил:

– Ну, как, Маяковский, нравится вам ваше произведение?

– Нравится, – последовал ответ.

– Считаете, стало быть, что рисунок хорош?

– Считаю, что хорош.

– Н-да-а…, – покачав головой, протянул Пётр Иванович и, пристально посмотрев на своего ученика, сказал не без строгости. – Ну, батенька, самоуверенности у вас на десятерых хватит. Может быть, это и хорошо, – добавил он уже другим тоном, – но не забывайте, дорогой мой, что художник, который не сомневается в себе и всегда доволен собой, умер для искусства. Чуете?

И уже вставая с табуретки, сказал, добродушно улыбаясь:

– А рисунок ваш мне тоже нравится. Рисунок хорош, ничего не скажешь!

Помню, что меня сильно удивило тогда, что учитель и ученик, бывший в два раза моложе своего учителя, разговаривали друг с другом как равные, чуть ли не как два товарища».

Освоение профессии

Наступил декабрь 1910 года. Занятия в мастерской Келина шли своим чередом. Её руководителя Маяковский охарактеризовал так:

«Реалист. Хороший рисовальщик. Лучший учитель. Твёрдый. Меняющийся. Требование – мастерство… Терпеть не могущий красивенькое».

Сам же Маяковский принялся вдруг на полном серьёзе уверять окружающих, что придёт время, и он своим творчеством удивит мир. Как-то ученики рисовали лицо молоденькой натурщицы. Пётр Келин проверял их работы. Подошёл к Маяковскому (вновь воспоминания Иконниковой):

«Пётр Иванович долго всматривался в рисунок, сидя на низенькой скамеечке и обхватив руками колени. Потом опустил руку с углём и сердито сказал:

– Ничего не понимаю! Накрутил тут каких-то верёвок, узлов… Ведь так только железные дороги обозначают. А ещё говорит: «Маяковский удивит мир!»» Уж не такими ли рисунками собираетесь удивлять мир, голубчик?

Маяковский молчал. Взглянув на своего помрачневшего ученика, Пётр Иванович, уже начиная остывать, спросил:

– Да вы скажите прямо, может быть, вам натура не нравится?

– А что тут может нравиться? – пожал плечами Маяковский. – Смазливенькая физиономия с конфетных бумажек и обёрток с туалетного мыла Брокар и К".

– Эх, Маяковский! – вздохнул Пётр Иванович, поднимаясь с места. – Мудрить, батенька, будете потом, когда сделаетесь великим художником! – в голосе Петра Ивановича прозвучала досада. – А теперь начинайте-ка снова, да ладом!»