Повесть о Верещагине - Константин Иванович Коничев
«Не могу выразить тяжести впечатления, выносимого при объезде полей сражения в Болгарии, в особенности холмов, окружающих Плевну. Давят воспоминания — это сплошные массы крестов без конца. Везде валяются груды осколков гранат, кости солдат, забытые при погребении. Только на одной горе нет ни костей человеческих, ни кусков чугуна, зато там до сих пор валяются пробки и осколки бутылок из-под шампанского. Вот факт, который должен обратить на себя внимание художника, если он не мебельщик модный, а мало-мальски философ…»
Однако мрачные настроения, навеянные этой поездкой, скоро исчезли, и Василий Васильевич сразу же по приезде в Париж снова энергично взялся за работу. И когда им был закончен цикл индийских картин и крупные полотна балканской серии, из Лондона стали поступать предложения — устроить выставку картин Верещагина в одном из лондонских музеев.
Василий Васильевич в то лето несколько раз ездил из Парижа в Лондон, где ему наговорили много любезностей, напомнили, что его первая заграничная выставка была именно у англичан, в залах Хрустального дворца, что в Англии вообще не забыли и не забудут замечательных туркестанских картин, каких еще не видывал и не знал лондонский свет, что художник тем более может рассчитывать на успех своей новой выставки, поскольку в нем, как необыкновенном художнике, есть качества, не присущие другим живописцам: богатырская удаль и хватка, отважность героя-солдата, предприимчивость и деловитость любознательного путешественника и, ко всему этому, — правдивое и высокое мастерство художника. Верещагина не трогали лестные суждения, но он помнил, что множество зрителей в Лондоне шесть лет тому назад действительно восхищалось его первыми работами и английская печать щедро осыпала его похвальными отзывами. Он согласился выставить свои картины в Кенсингтонском музее Лондона. Для второй лондонской выставки у него было сто семьдесят индийских картин и этюдов и восемь балканских картин.
В те дни в Лондоне находился русский изобретатель — Павел Николаевич Яблочков. Он был на пять лет моложе Верещагина, увлекался физикой и совершенствовал «русский свет» (или «свечу Яблочкова» — как тогда было принято называть его изобретение). «Русский свет» Яблочкова уже проник во многие страны и освещал главные улицы крупнейших городов. Узнав о пребывании Яблочкова в Англии и о том, что он намерен демонстрировать в узком кругу физиков свое новое, более усовершенствованное электротехническое изобретение, Верещагин тотчас написал ему:
«Милостивейший государь! Я хотел бы осветить Вашим светом галерею моих картин в Лондоне, помещающуюся в одном из зданий Кенсингтонского музея. Я уверен, что свет будет хорош, важно только, чтобы он и приспособления его стоили мне возможно дешево. Для Вас, я думаю, этот опыт будет не безвыгоден в том смысле, что послужит наилучшею рекламою, ибо самая моя большая картина представляет принца Уэльского во главе громадной процессии слонов в Индии, и мы притащим на открытие Вашего света как принца с его семейством, так и весь «царствующий дом», а также знатных людей Лондона.
Будьте так любезны, назначьте время, когда я могу с Вами переговорить об этом, и примите уверение в моем уважении.
Мезон-Лаффитт. Авеню Клебер, 48.
В. Верещагин».Верещагин и Яблочков встретились в Лондоне и договорились. Пока переправляли из Парижа картины, Яблочков установил во дворе музея необходимые приспособления и осветил галерею «русским светом», который можно было регулировать посредством электрического тока. Верещагин остался весьма доволен, не менее доволен был и Яблочков. Но, как ни странно, усовершенствованный свет Яблочкова оставался во время выставки почти незамеченным. В Англии уже было известно, что на смену этому изобретению идет новое изобретение другого русского физика — Александра Николаевича Лодыгина, получившего за лампочку накаливания Ломоносовскую премию. Но Яблочков не был в унынии от успеха Лодыгина, видел в нем продолжателя своего дела. В разговорах с Верещагиным Павел Николаевич не раз подчеркивал, что зажженный им свет ярко вспыхнет тогда, когда Лодыгин усовершенствует свою лампочку. Этот здравый взгляд пионера электротехники вскоре подтвердился практикой жизни и наукой, быстро шагнувшей вперед…
Выставка картин Верещагина в Лондоне имела огромный успех.
С наибольшим интересом и вниманием посетители отнеслись к верещагинским картинам индийского цикла. В этих картинах англичане примечали любопытные этнографические подробности, схваченные русским художником в колониальной стране. Как только открылась выставка, Верещагин немедленно расстался с Лондоном, вернулся в Мезон-Лаффитт и снова затворнически начал работать в своей мастерской. В то время, когда англичане восхищались его индийскими работами, среди которых еще не было картины «Английская казнь в Индии», и высказывали противоречивые мнения по поводу произведений на тему русско-турецкой войны, Верещагин завершал новые балканские картины, готовясь к Парижской выставке.
Стасов и Тургенев, один — в России, другой — во Франции, старались всячески поддержать Верещагина. Стасов не был на Лондонской выставке, но тщательно, как и всегда, следил за английскими газетами и обобщал для русской печати восторженные и отрицательные отзывы. Сам Верещагин избегал репортеров и обозревателей художественных выставок. Он даже не пустил к себе в мастерскую царского наследника — будущего императора Александра Третьего, пожелавшего посмотреть его балканские картины. Он не пошел на прием к президенту Академии художеств, князю Владимиру Александровичу, находившемуся в те дни в Париже… «Занят делом, не имею времени разговаривать с высокопоставленными особами, праздно шатающимися по заграницам», — отвечал он не без дерзости приходившим к нему адъютантам этих особ.
В конце 1879 года верещагинская выставка перекочевала из Лондона в Париж. Она дополнилась новыми картинами на темы русско-турецкой войны и вызвала огромный интерес французской публики.
Для усиления внимания к живописи Верещагина Тургенев обратился со следующим письмом к редактору газеты «Репюблик»:
«Мой дорогой,
