Станислав Лем - Черное и белое (сборник)

I. В эквифинальной[128] онтологии при обозрении параллельных потоков времени люди смогут принимать различные решения, которые в окончательном варианте не изменят их судьбы, либо потому, что жестко детерминированы врожденные структуры характеров и личностей, либо потому, что череда страданий и страстей, побед и поражений приводит к похожим (в смысле опыта) или даже идентичным результатам. В соответствии с принципом эквифинальности судьбы все человеческие жизни равны в своей имманентности, а отличаются только внешне. Заботы и страдания короля и тирана подобны заботам невольника, – только люди не могут заметить это в мире с сингулярным потоком времени, а потому и не понимают этого до конца. (Эквифинальная онтология предлагает и другие пути решения этой проблемы, которые я не могу привести здесь из-за недостатка места.)

II. В стохастическом мире характер человека определяется внешними обстоятельствами. Он становится святым или преступником в соответствии с результирующей силой стохастически случайных совпадений (последовательностей «неудач» и «счастливых случаев»): нет никакой предопределенности личности; существование – это игра с асимметрично сформированной функцией выигрыша.

Эти возможности могут быть использованы (по отдельности или в сочетании) в ироническом, гротескном, псевдореалистическом, драматическом ключе. Как использовал Джозеф множество этих возможностей? Да никак. Он довольствуется описанием самых банальных и наивных событий, которые имеют поверхностный, незначительный характер. Он даже не знает о существовании таких проблем. Эта слепота в интеллектуальных размышлениях вполне типична для всей литературы фэнтези, как характерна она для всех типов приключенческой литературы. Поверхностный взгляд типичен и для всей фантастики, и не случайно так глупо и легкомысленно выглядят авторы, которые серьезно стремятся к всемогуществу, потому что пределы действия для них являются не имманентной составной частью (любого) существования, а ограничениями, налагаемыми на их безудержный полет фантазии. Если в историческом романе, претендующем на правдивость, чистый анахронизм – доказательство полного невежества, то в фэнтези любые благоглупости как бы заранее оправданы тем, что это фэнтези, но на самом деле это мистификация, в которой часто ищет убежища творческая импотенция. Битемпоральная Вселенная позволяет ответить на вопросы о том, как люди и миры соотносятся друг с другом в двойной системе случайностей, как они скрытно коррелируют (спутаны) на физическом (или метафизическом) уровне. Но нашего автора такие проблемы не интересуют, потому что его вообще не заботят никакие реальные проблемы.

Джозеф заимствует из сокровищницы фэнтези все банальности, чтобы количеством лейтмотивов прикрыть внутреннюю нищету. Но дыру в нуле невозможно заполнить другими нулями. Тем не менее следует добавить, что Джозеф довольно ловко строит свое обозрение фэнтези, что он излагает свои истории с определенным изяществом, что он не лишен литературной культуры и изобретателен в области «лирических» метафор. Он проявляет хороший вкус, пользуясь различными стилевыми особенностями, хорошо строит диалоги, четко, внятно и ясно показывает фантастические объекты и целые сцены. Все это совершенно правильно. Но это только азы литературы; непременные основные условия, исполнение которых является абсолютным минимумом литературного мастерства и профессиональной сноровки. Джозеф делает все это гораздо лучше, чем «классик» Ван Вогт, который беспрестанно спотыкается на элементарных деталях и теряется в собственной структуре повествования, – что лишь доказывает, как низок уровень научной фантастики. Только в заведениях для слабоумных хвалят высокий слог пациента за то, что его чуточку связная речь так красиво выделяется на фоне глупого лепета всех остальных обитателей клиники. Либо научная фантастика станет разделом нормальной литературы, равнозначным другим видам, либо не имеет смысла серьезно рассматривать произведения этого жанра и проблемы, с ними связанные. И если только отдельные работы могут избежать всеобщего осуждения, то следует, вероятно, вспомнить, что Содом могли спасти всего лишь десять праведников.

Рецензия на «Похитителей завтрашнего дня» С. Комацу

В этой книге[129] помимо романа, давшего ей название, опубликованы короткие рассказы японского писателя-фантаста Комацу. Его нравственные позиции, как это становится ясно при чтении, безупречны. Комацу выступает за гуманизм, мир, за равенство людей, против угнетения, эксплуатации, войн и т. д. Это очень приятно и отрадно, особенно в НФ, но этого недостаточно для того, чтобы автоматически использовать этот диагноз для оценки литературного и научного качества материала. К сожалению, в литературе такой подход не срабатывает. В первом рассказе книги – «Покинутые», дети всего мира обратились к взрослым с ультиматумом: либо мир будет немедленно «улучшен», либо дети «покинут» его, используя неназванный способ, если они увидят, что их ультиматум не будет принят всерьез. Они исчезают, дети; даже новорожденные испаряются из колыбелей. Как они это сделали, как даже новорожденные получили это известие, этот «приказ на выступление», в рассказе не сказано ни слова. Смысл и значение всех других рассказов аналогичны. Мир плох, как выясняется, и очень плохо, что это ТАК плохо. Было бы гораздо лучше, если бы все было лучше. Излишне говорить, что стоило хотя бы на секунду задуматься о том, что на самом деле могли бы сделать так называемые взрослые, чтобы предотвратить катастрофу и исчезновение детей. Даже в лучшем из остальных рассказов, «Цветы из дыма», – продемонстрирован такой же мотив. На одной далекой планете существует благородное, граничащее с религией искусство создания «цветов из дыма». Люди из алчности экспортируют это искусство, заплатив большие деньги, а в результате оно начинает вымирать, как на Земле, так и на родной планете. Ведь это нехорошо, не правда ли, использовать в коммерческих целях нематериальные, неуловимые качества и ценности. Этот последний рассказ недурно написан, хотя и воплощает древний мотив, этакое наивное поучение сказочного характера. Даже если сказке не присущи какие-то интеллектуальные достоинства, она может стать очаровательной благодаря стилистическим качествам обработки материала, благодаря лирической (или жестокой, или гротесковой) ауре, благодаря обаянию и т. д. Стилистика Комацу – или, говоря осторожнее, русского перевода – напоминает газетный фельетон из воскресного выпуска, в котором предпринята рискованная попытка растрогать человеческое сознание прописными истинами, которые все знают наизусть, если только не забыли со школьных времен, когда на уроках закона божьего читали добрые проповеди. Трудно говорить и об обаянии, когда наивности преподносятся в виде вновь открывшихся важных истин. У рассказов Комацу есть одно преимущество, которого лишен его роман: они действительно так коротки, что не успевают наскучить читателю. О романе этого не скажешь. Он наивен и выстроен весьма примитивно. Инопланетянин, который маскируется или выдает себя за персонажа классического театра кабуки, совершает вынужденную посадку на нашей планете. Он создает (сначала в Японии) «акустический вакуум» (когда никто не слышит ни голосов, ни вообще никаких звуков), потому что ему мешал страшный шум большого города. Эта внезапная могильная тишина, вызывающая хаос, описана во многих сценах, что должно, видимо, вызывать то комический, то драматический эффект (но не у такого читателя, как я). Затем чудесным образом создается другой вакуум, уже не в рамках «частных дел», но в распространении на весь «злой мир»: все взрывчатые вещества оказываются «парализованы», как в атомных бомбах, так и в бензиновых двигателях. Но это не приводит к массовому вымиранию людей во внезапно онемевших городах по всему миру, потому что паралич не охватывает все процессы горения (как я понимаю, «парализующий принцип» не распространяется на реакции между углеродом и кислородом, так что «отключаются» лишь динамит, атомные ядра и бензиновые моторы). И в конце рассказчик, который поведал нам всю эту историю, слышит от волшебника-инопланетянина, что решение о том, восстанавливать ли все, как было прежде, зависит от него. Бессильный рассказчик не осмеливается принять это решение, и вопрос остается открытым для читателя. Вполне возможно, что в романе имеются отсылки к элементам японского фольклора, которые я не могу осознать, и чтение воздействует на японца не так отупляюще, как на европейца, который просто незнаком с традициями театра кабуки: что касается меня, я их не знаю. Роман, как и короткие новеллы, это никакая не научная фантастика, а фантазия, вернее, собрание избитых истин, наивных притч и аллегорий, глубиной от 2 до 3 сантиметров. В японском литературном мейнстриме есть отличные писатели; но тамошняя НФ, судя по представленному образцу, ориентируется на умственно отсталых, так же, как и НФ на Западе.