Гэри Вайс - Вселенная Айн Рэнд: Тайная борьба за душу Америки

Брук, как и полагается закаленному ветерану ринга, с самого начала продемонстрировал, что он — лучший оратор. Он говорил без конспекта и много жестикулировал. По временам казалось, что он для пущего эффекта сейчас отойдет от трибуны и начнет бродить по залу, как проповедник. Он отстаивал свою точку зрения, переходя на личности, продуманно бросая в публику риторические вопросы. Он же был иммигрант из Израиля. Он приехал в Соединенные Штаты. Чего ради? «Что делает эту страну такой особенной? Что делает эту страну отличной от других?» — спрашивал он в манере университетского лектора, делая ударение на последних словах, уже выигрышно выделяясь на фоне уравновешенного, но бесцветного, время от времени спотыкающегося на словах Рапопорта. Его оппонент редко использовал слово «я», отдавая предпочтение коллективистскому, обобщенному «мы»: он несколько раз произнес «мы в Demos». Брук же говорил только от себя, ни разу не сказав «мы в Институте Айн Рэнд».

Необходимо вернуться назад, к моменту возникновения этой страны, сказал Брук. На самом деле Рапопорт только что именно это и делал. Руссо, на котором ему бы следовало заострить внимание, был одним из тех философов, которые вдохновили американцев на Войну за независимость. Судья во мне вычел у Рапопорта очко за то, что он не заострил внимание публики на Руссо. Брук, со своим бостонским акцентом, продолжал размахивать рэндианским знаменем, называя Войну за независимость «фундаментальной, исторической морально-политической революцией. Идеологической революцией». Таковой она и была: чтобы прийти к этому выводу, достаточно почитать трактат Руссо «Об общественном договоре», из которого цитировал Рапопорт. Но Брук не стал останавливаться на этом. Он заметил, что «отцы-основатели вывели принцип», который отвечает на вопрос: «Кому принадлежит твоя жизнь?» И «ответ, исторически, всегда, оставался один и тот же: „Твоя жизнь принадлежит племени, твоя жизнь принадлежит королю, принадлежит государству, принадлежит Папе, принадлежит некоей группе, стоящей над личностью“», — говорил Брук, прибегая к повторам, чтобы донести до публики свою мысль. Однако, сказал он, деятели эпохи Просвещения, включая отцов-основателей, пришли к выводу, что «это верно не вполне. Твоя жизнь принадлежит тебе». Чуть ли не в рифму. Аудитория пришла в восхищение, как и следовало ожидать.

После чего Брук совершил невероятный прыжок — через голову Руссо — и заявил, что отцы-основатели «отвергали понятие коллективизма. Они отвергали саму идею, что вы, индивидуальная личность, обязаны чем-то какому-то внешнему объединению».

На самом же деле можно легко доказать, что Рэнд шла не в ногу с отцами-основателями и что они неоднократно выказывали свою приверженность коллективизму, и доказательства тому можно найти не только в «Американском кризисе» Пейна, ной в биографиях этих людей, в Декларации независимости и в Конституции, которая начинается словами: «Мы, народ». Рэнд недвусмысленно отвергала подобную коллективистскую терминологию, заявляя, что общество — «это просто множество индивидуумов».[180] Брук мог бы приводить свои доводы Джеймсу Мэдисону, а не Рапопорту.

Брук беззаботно продолжал в том же духе, уверяя, что цель отцов-основателей состояла «не в том, чтобы просто максимально увеличить общественную выгоду — нет, этого нет в Декларации». И все же Декларация независимости — в высшей степени общественный документ. В нем говорится «мы» и подробно излагаются коллективные жалобы подавляющего большинства жителей колоний, и заявляется, к примеру, что король Англии «отказывался дать свое согласие на принятие законов, в высшей степени полезных и необходимых для общего блага» (понятие, существование которого Айн Рэнд, страдавшая социофобией, отрицала вовсе). И ссылки на Творца с большой буквы тоже не позволяют атеистам-объективистам хвалить Декларацию независимости. Сам Вашингтон был кем угодно, но только не эгоистичным рэндианцем: всем был известен его альтруистичный нрав. И есть еще Томас Пейн, человек радикально левых взглядов, который превратил бы Брука в кровавое месиво, если бы только Рапопорт сунул его вместо бритвы в свою боксерскую перчатку.

Брук размахивал кулаками над безмолвным, распростертым телом Рапопорта, осыпая его градом ударов и перекраивая раннюю историю Республики. Основополагающий принцип нашей страны — вовсе «не в том, чтобы приносить себя в жертву ради соседа, а в том, чтобы жить своей жизнью. И в этом заключена независимость», — объявил Брук притихшей и потрясенной аудитории центра Скирболла. Но так ли это? Те, кто подписывал Декларацию независимости, были людьми привилегированными, они не получали жалованья от Континентального конгресса. Они пошли на громадный риск, которого могли бы избежать, попросту оставшись дома и «живя своей жизнью». Они рисковали этой жизнью ради соседей. Они именно приносили себя в жертву. И достаточно лишь посетить Маунт-Вернон, как я убеждал Вики Тауле, и увидеть, как самопожертвование Вашингтона, когда он не захотел уйти на покой, не позволил себе эгоистично почить на лаврах, привело к тому, что ему пришлось продать большую часть семейных владений в этой части Виргинии. Именно по этой причине дом нашего первого президента управляется некоммерческой организацией, а не принадлежит потомкам Вашингтона, и такое положение вещей сохраняется уже более ста пятидесяти лет.

Брук продолжал долбить одно и то же, запоздало привнося объективизм в старинные пергаментные документы из Национального архива, увенчивая терновым венцом рэндианских идей давно истлевшие головы отцов-основателей и повторяя давнишнюю рэндианскую максиму, что «правительство — это сила». Затем он перешел к списку функций правительства — «благодеяний», как он их назвал, — которые, по мнению Рапопорта, стоили того, чтобы защищать их этой грубой силой, включая и то, «какие, с точки зрения правительства, ипотечные договоры для нас хороши, а какие нет».

Далее Брук изложил мнение Рэнд о защите потребителя, которое определил как выбор между свободой (никакой защиты потребителя, кроме доброй воли бизнеса) и людоедскими силами правительства (злонамеренно влезающими в целом удовлетворительные взаимоотношения между потребителем и бизнесменом). Защита заемщиков от жадных заимодателей означала бы, «что мы не вольны действовать и договариваться самостоятельно».

«Мы можем ошибаться, — сказал Брук, — можем быть правы, можем быть неправы, однако речи об обмане здесь не идет, потому что все мы, как мне кажется, согласимся, что обман — грубое нарушение наших прав, обман — форма насилия. Мы же, как считает правительство, вовсе не имеем права решать, устраивают ли нас условия ипотечного займа. Правительство будет само нам указывать, какую ипотеку брать».