Литературные первопроходцы Дальнего Востока - Василий Олегович Авченко
У советского золота не было своего Джека Лондона, но был Олег Куваев. С бараками Певека вместо кабаков Доусона, без золотой лихорадки и «американской мечты». Здесь, писал Куваев, работа заменила собой веру или, вернее, сама стала верой. Поиски «презренного металла», символа наживы и всех пороков человека, превратились в аскетический подвиг. «Глупым металлом», от которого – «сплошная судимость», назвал золото Безвестный Шурфовщик из куваевской «Территории». Варлам Шаламов сформулировал ещё короче: «Золото – смерть».
«Сама цель, благородство, что ли, её, память парней, наших коллег, требует по логике и уму начинать с Колымы… – писал Олег Куваев. – Фигуры эпохи Билибина ведь требуют книги о них. Настоящей книги для всесоюзного читателя. Ребята, отравленные бродяжничеством, хотят иметь свои “Три товарища”».
Но на Колыме (исключая её низовья) Олег Куваев не работал, а писать о том, о чём не имел личных впечатлений, не мог: «Полное отсутствие наличия присутствия фантазии, вот моя беда». Хронику событий легко восстановить по отчётам, но куда важнее запах времени: что за люди были геологи Юрий Билибин и Валентин Цареградский[450], чем развлекались колымские бичи, как разговаривали? Другой проблемой, связанной с Колымой, были лагеря: «Писать без этого об этом – дешёвка и ещё раз дешёвка». Причём дело было даже не в цензуре. Куваев считал: писать о лагерях он не имеет «никакого морального права», потому что сам не сидел.
Колымских Шолохова и Купера у нас так и не появилось. А не возьмись Куваев за «Территорию» – мы бы и о чукотском золоте не знали. Документы и архивы изучает слишком узкий круг профессиональных историков – остальные приобщаются к прошлому через художественную литературу. Войну 1812 года мы знаем из Толстого. Где был бы Чапаев без Фурманова? Маресьев без Полевого?
Олег Куваев не дождался выхода «Территории» отдельной книгой, но при его жизни она вышла в журнале «Наш современник» и «Роман-газете», автор успел написать киносценарий (автором первой экранизации «Территории» 1978 года с Донатасом Банионисом в роли Чинкова станет режиссёр Александр Владимирович Сурин[451]). Куваев застал шумный успех своей книги, к которому сам отнёсся скептически: мол, стране был нужен этакий Николай Островский 1970-х – тут и появился Куваев, давший «складное изложение железобетона и квадратных челюстей».
Олег Куваев увлекался горными лыжами и альпинизмом, любил Кавказ и Памир. Но, пробуя силы там и тут, пытаясь освоить городской материал, он всё равно возвращался к Чукотке, к тому самому «проклятому северу», если вспомнить одноимённый рассказ Юрия Казакова[452].
Последний, недошлифованный роман Олега Куваева «Правила бегства» – снова о Севере. Автор не завершил работу над этой книгой – он был сверхтребователен к себе и ни один свой текст не считал полностью завершённым; максимум – годным для публикации. Но, так или иначе, роман «Правила бегства» – есть. В нём снова появляются герои рассказа «Через триста лет после радуги» – Мельпомен, Поручик, Северьян, которого все зовут просто «Север» (вот оно: куваевский герой – Север). Снова Чукотка, зашифрованная под «Территорию», снова полыхающие на полнеба закаты, снова противопоставление суетливого столичного быта – «настоящей жизни». «Правила бегства» – книга о бичах и дауншифтинге, написанная тогда, когда последнего слова никто ещё не знал.
Действие романа происходит в начале 1960-х в чукотской тундре, колымских низовьях, частично в Москве. В центре книги – странный человек Семён Рулёв, бывший офицер, студент-историк, шурфовщик и журналист, создающий «республику бичей» – оленеводческий совхоз.
Слово «бич» получило в Магаданской области широкое распространение в 1950-х, в пору освобождений и реабилитаций. Многие бывшие зэки, не имея возможности или желания вернуться на материк, оставались, перебивались случайными заработками, спивались, не имея дома и семьи… Позже, в перестроечные времена, слово «бич» иногда стали использовать как синоним слова «бомж» – то есть опустившийся, бездомный человек. Но путать бичей с бомжами (последние – преимущественно городское явление, которое приобрело социологически значимые масштабы уже после перестройки, в 1990-х годах) – значит допускать грубую ошибку, не понимая ни структуры общества, ни особенностей исторического процесса.
В 1971 году Олег Куваев записал: «Бичи бывают лесные, поселковые и тундровые». За скобками он оставил бичей морских, от которых, скорее всего, произошёл сам термин (beach – берег; бич – моряк, сидящий без работы на берегу, «бичующий»). Советский северный бич – и особый тип личности, и нечто вроде профессии, и даже экономическая категория.
Бичи порой близки по духу к бессребренической богеме, к андеграундным поэтам в кочегарках, к разного рода аутсайдерам и фрикам, разве что без столь сильно выраженной гуманитарно-artist’ической составляющей. Бич – пьющий маргинал, но человек с правилами. Он легко нанимается на сезонные работы и так же легко с них увольняется. Бичи далеко не бесполезны, а в дальневосточных условиях – незаменимы. Они сыграли поистине неоценимую роль в освоении отдалённых районов страны, особенно с исчезновением ГУЛАГа и Дальстроя. Вот что говорит один из героев романа «Тигроловы» Анатолия Ларионовича Буйлова[453] – дальневосточника, колымчанина, сибиряка: «Бичей хоть и поругивают, а без них нам туго бы пришлось. Рабочих рук на Дальнем Востоке не хватает. Вот, к примеру, работал я в позапрошлом году в геолого-разведочной экспедиции. Живут в тайге в палатках. Заработки не ахти какие высокие, а условия, мягко говоря, нелёгкие. Степенный, семейный человек поработает в такой шараге два-три месяца и увольняется. Потому что ему нужна квартира, а где её в экспедиции возьмёшь? А бич неприхотлив. Поработал на сезонке полгода и дальше перебрался… Бичи для осваиваемых районов нужны. Где шарага, где плохое снабжение, скверная организация, трудные условия – там и бичи». О том же говорят герои «Территории»: «Города не возникают на пустом месте. Чтобы сюда устремились за той самой романтикой, требовался работяга по кличке Кефир. Биография его не годится в святцы, но он честно делал трудную работу. В этом и есть его святость. Нет работы без Кефира, и Кефир не существует без трудной работы. Потом, наверное, станет иначе. Большеглазые девушки у сложных пультов – всё как на картинке. Но сейчас работа груба. Вместо призывов – мат, вместо лозунгов – дождик, вместо регламентных трудностей – просто
