Леонид Золотарев - Люди без имени

И после пятнадцатилетней разлуки отец и сын встретились в одинаковых солдатских шинелях, но врагами по убеждению. Ссора их произошла давно. Тем не менее, сын аккуратно помогал отцу материально и не давал разориться. Злопамятный отец не писал сыну писем, но от помощи не отказывался. Только мать ежегодно навещала старшего сына, не напоминая ему о двухлетнем нахождении в тюрьме за участие в забастовке, и сколько слез она пролила за это время. Отец менее всего ожидал встречи со своим упрямым сыном, который охотнее пошел в тюрьму, чем отказался от своих убеждений.

Послушай он отца, тот бы использовал свое положение старого социал-демократа, и сын по-прежнему пахал бы землю. Но этого не случилось. И когда он увидел пришедшего в роту сына, понял, что он будет его страшный враг, и душевное состояние старого капрала Кивимяки пошатнулось. Он впервые испугался сына не потому, что это был уже не восемнадцатилетний мальчик, а мужчина средних лет — коммунист, а потому, что у него почему-то не зародилась мысль пойти и доложить начальству. А молчать он, как старый социал-демократ, не мог.

Началась борьба отца с сыном.

Речи старого капрала стали злее, ядовитее, а острие жала было направлено на сына, который все время проводил с солдатами, с отцом лишь заговаривал редко и то о доме, матери, семье. Многие солдаты покидали старого капрала и ради любопытства примыкали к молодому.

— Надоело нам слушать тебя, пойдем послушаем сынка — говорили они старому капралу в глаза. От чего старый капрал злился пуще прежнего. Но когда ему кто-то сказал: — Папаша, а не мешало бы твоему сынку петлю на шею да вздернуть на сук. — Он на миг представил висевшего на сосне сына, вокруг которого вьются вороны стаями, и сердце старика дрогнуло.

И если бы ему в то время предложили: сын или великая Суоми, он не нашел бы слов.

На передовой позиции они ночью оказались вместе на посту. Из леса постоянно грозило вырваться пламя смерти. Отец впервые почувствовал боязнь за судьбу сына. Было очень темно. Холодный ветер старался сорвать шапку с головы и пробирался под шинель. Сердце старого капрала заныло.

Землянки были прижаты к пригорку, а дальше — сплошной лес. Сын выбрал себе пост ближе к нему.

Сейчас не зима, — все время думал отец, — враг может спрятаться за каждым кустом. Не ровен час, не успеешь прийти на помощь, как задушат. Он боялся не столько за себя, сколько за сына. Временами они сходились вместе, останавливались и, не сказав ни слова, шли в разные стороны. Сын, миновав землянки, спускался в ложбину — к лесу, отец взбирался на пригорок и с тревогой наблюдал за ним. Хотя ветер больно стегал лицо, отец не поднимал воротника шинели и не подвязывал уши шапки, боясь, как бы ему не прослушать тревожного шороха. Страх совсем обуял его. Встретившись снова, отец не выдержал. Чтобы задержать сына хоть на минуту возле себя, сказал: — Давай, закурим…

Услышав отрицательный ответ, испугался. Сын снова пошел по своему маршруту. Отец решительно зашагал за ним к лесу. В это время он не думал, что сын коммунист, а отец его противник, зная то, что там было наиболее опасно. Всю ночь дул ильный ветер. Сосны шумели и поскрипывали. Порою, не выдержав сильного ветра, падали, и при своем падении ломали ветви других деревьев, подминая под себя мелкие. При каждом шорохе Кивимяки вздрагивал, вскидывал винтовку на руку и тревожно прислушивался. Сын по-прежнему с винтовкой за спиной равномерно прохаживался по своему маршруту. Отец успокоился только тогда, когда их сменили, но и здесь его ожидало разочарование — рота готовилась в наступление.

— Возьми, прочти, отец, — сказал сын, — да не мешало бы тебе съездить в отпуск. Наступление и без тебя не сорвется.

Капрал Кивимяки, не раздеваясь, принялся за чтение письма. По почерку узнал, что пишет жена. Бегло пробежав глазами, где шли поклоны и пожелания, он остановился на строчках, отмеченных карандашом и догадался, что сын, по-видимому, это сделал нарочно. Мать писала сыну:

«И вселили ему непутевые в голову мысль о Великой Суоми. Он все время бредит о присоединении Восточной Карелии к Финляндии. Доживем ли мы до этих дней?…

А хозяйство наше идет к упадку. Собрали урожай, которого едва ли хватит до посева, а на семена придется занимать у барона Пуронена. То, что собрали, за это спасибо военнопленным, иначе неубранная пшеница осталась бы зимовать на поле. Мы всем семейством отрабатывали у барона за прошлогодние семена. Сколько пришлось пережить, когда пленные барона украдкой косили наш хлеб. Если узнает управляющий, убьет. Еще сообщаю: недавно пленные привезли нам два мешка зерна, украденного у барона. Дай бог им здоровья, и не приведи бог, чтобы узнал управляющий. За это, дорогой сын, не осуди свою мать: жить больше нельзя».

— Дура! — сказал вслух капрал, — Разве можно писать такие вещи в письме. Но, убедившись, что печати «проверено военной цензурой» нет, успокоился. — А что привезли пленные два мешка пшеницы, не велика беда. Их то, может быть, я своими руками взял в плен. Барон — то не нюхал пороха!

К вечеру его взяло сомнение: вдруг узнает управляющий, имущество опишут и конфискуют, тогда — куда семье деваться? Барон хоть и не нюхал пороха, а правда на его стороне.

Он получил разрешение начальства, сел на попутную машину и уехал в отпуск на две недели.

Дома в деревне, он увидел унылые, голодные лица. Война разоряла крестьян. Наступал голод. Отпуск прошел незаметно в хлопотах по хозяйству. Снова фронт.

В землянке, где раньше была расположена рота лейтенанта Блинова, он застал незнакомых солдат. Земля возле нее была изрыта снарядами. Большая сосна, на которой солдаты вешали свои продуктовые сумки, с корнем выворочена и вершиной своей прикрывала вход в землянку. Дым расстилался над лесом, и чувствовался запах гари.

Разыскав офицера, капрал поинтересовался, где в настоящее время может быть рота русского офицера финской армии. Офицер не сказал ничего и отмахнулся рукой. Проходивший мимо солдат показал пальцем на землю и сказал: — Там!

— Разгром! — невольно вырвалось у капрала.

— И сколько еще будет таких разгромов, если мы не заключим мира, — сказал снова солдат и пошел. Кивимяки последовал за ним. В землянке велся откровенный разговор. Солдаты обсуждали неудавшееся наступление и печальный его исход.

— Видели бы вы, как русский офицер доказывал полковнику, что наступление провалится, — с жаром в голосе говорил белобрысый солдат. — Он предвидел разгром. Он напился пьяным. Когда его не послушались, так страшно ругался, что к нему боялись подойти.

— Где можно разыскать кого-либо из роты Блинова? — спросил его Кивимяки.