Халатная жизнь - Зоя Борисовна Богуславская
Я читала «В окопах Сталинграда» несколько раз, в разном возрасте в своей жизни. Прочитала недавно и заметила то, что не видела раньше. В юности я считала, что эта книга сродни «Одному дню Ивана Денисовича» – про трагедию маленького человека, про окопную правду. Сейчас я вижу гораздо больше смысла, даже не между строк, а прямым текстом – ни одна война, никакое освобождение самого большого города не стоят человеческой жизни. Убийство не может быть оправдано ничем. Так мне показалось.
Познакомившись и узнав Некрасова, я была поражена несоответствием моих представлений о человеке, прошедшем тяжелейшие испытания войны, чудом вышедшем из пекла Сталинградской битвы живым, – и этим обворожительным, легким собеседником, который столь непринужденно, легко шутил, разыгрывал, пародировал знакомых. Правда, потом я убедилась, что почти все наши ребята, всерьез хлебнувшие войны, как и нынешние ветераны, не любят рассказывать и вспоминать истории побед, героизма или беспросветности, страданий, нечеловеческих мук, что их рассказы посвящены чему угодно, только не атмосфере убийства, когда если ты не убьешь – тебя убьют. Я убедилась, что все, кто вернулся с войны, в том числе и с новых войн, афганской и чеченской, – все они меченые, в них до конца жизни живет память о войне. Они проявляют редкую терпимость к бытовым условиям, к несчастьям, даже к перемене в чувствах и обычным страданиям…
Его обожала Галя Евтушенко, жена, вторая жена Евтушенко, самая яркая, которой он, когда ее не стало недавно, написал поминальную «Галя, прости меня» и такие строчки, что «всем лучшим, что я в жизни написал, как поэт, я обязан Гале Евтушенко». Но это, конечно, был красивый жест, что ли, который он сделал по отношению к женщине, перед которой был виноват или не виноват, это судить сложно, но которой он был обязан всей своей правозащитной моралью; тем, что с Сахаровым был знаком, с Солженицыным, ну и так далее. Это все Галя по девичьей фамилии Сокол. У нее были расстреляны родители, поэтому в ее башке, конечно, вертелась другая совершенно история жизни, отношения к людям. Она ребенком переживала ужас ликвидации своих родителей, этот след не стирался в жизни ни одного человека никогда. Даже у Любимова Юрия Петровича, у которого были изъяты родители, как кулаки во время раскулачивания, поскольку у них было крепкое хозяйство, это осталось до конца его жизни и влияло на него. Это неизгладимо, как у Аксенова Магадан.
Годы спустя мы встретились с Виктором Некрасовым уже в Ялте, куда он жарким июнем 1966 года приехал из Киева в Дом творчества писателей. Приехал с матерью, Зинаидой Николаевной, уже плохо передвигавшейся, сухонькой старушкой, на которую он смотрел с обожанием. Мы встречали их на пляже в благословенном море, в крымской бухте. Виктор Платонович и его мать сразу становились объектом всеобщего внимания. Подобных отношений я не встречала в жизни, разве что у Василия Аксенова и его мамы Евгении Соломоновны Гинзбург.
Приходя на пляж с матерью Зинаидой Николаевной, Некрасов бережно снимал с нее верхнюю одежду, переодевал в купальный костюм и, что-то ласковое бормоча в усы, на руках нес в море. Это происходило ежедневно, иногда и по несколько раз. Весь пляж смотрел на них. Зинаида Николаевна скончалась в 1970 году, и, быть может, ее уход стал самой неизгладимой потерей в жизни Некрасова. При наших поздних встречах в Москве и Париже это был уже другой человек.
После недели в ялтинском Доме творчества Виктор возник на пороге нашего с Вознесенским номера. Обнявшись, рассмеявшись, он, как будто стесняясь, пригласил нас на свой завтрашний день рождения, попросил придумать что-нибудь развлекательное – в качестве художественного блюда вечера, чтоб «не сдохнуть от тоски». В Вике, несмотря на то что он пережил все окопные испытания войны, продолжал жить актер, выпускник театральной студии. Игровая составляющая делала этого человека беспредельного мужества и героизма царственно легким, никогда не обижавшимся на друзей и единомышленников, умевшим в самой безнадежной ситуации сохранять улыбку, остроты, шутки, никогда не перенося свое плохое настроение на других.
В тот вечер мы играючи придумали в качестве десерта розыгрыш-провокацию.
Только что вернувшийся из США Вознесенский привез мне в подарок новейший продукт технической мысли Америки – дистанционное переговорное устройство Walkie-Talkie. Он протянул мне два маленьких транзистора со словами: «Теперь не скроешься, найду в любой точке Крыма, даже если взберусь на Карадаг». Как известно, Андрей говорил, что «он пишет стихи ногами», ежедневно исчезал с утра и возвращался в полдень с охапкой тамариска либо какой-нибудь еще веткой, подобранной по дороге. До эпохи мобильных телефонов было еще очень И очень далеко, подарок казался бесценным. Женатые всего около двух лет, мы болтали по Walkie-Talkie несколько раз на дню, отпуская шуточки, проверяя наше местонахождение.
Так что розыгрыш ко дню рождения Некрасова родился мгновенно. Впоследствии случившееся в тот вечер обросло мифами, различными домыслами, версиями, в том числе и сильно отцензурированным рассказом самого Андрея, не раз опубликованным. Быть может, самоцензура была необходима.
Тихим звездным вечером я пришла в номер Некрасовых, по дороге пробуя исправность транзистора-рации. Во главе стола восседал благообразный классик советской литературы Константин Георгиевич Паустовский, рядом с женой Таней. Помню, было много крымчан, во главе с одаренным, уже почувствовавшим вкус известности прозаиком Станиславом Славичем.
Вика совмещал роли балагура, официанта и любителя выпить. Минут через десять гости начали спрашивать меня: «Где Андрей? В чем дело?» Никто ж не знал, что так было задумано! Андрей сидел чуть ли не в соседней комнате.
Ровно в девять, как мы сговорились, я воскликнула: «Как же я могла забыть? Сейчас должны передать предотъездное интервью Андрея по „Голосу Америки“». Сделала вид, что регулирую настройку, нажала на кнопку. И – началось, полились обличения из транзистора. Андрей называл имена каждого сидящего за столом, не оставив без внимания ни одного из гостей. Убеленный сединами классик Паустовский – «старомодный», «никому уже не нужный». Виктор Некрасов – «главный алкаш страны», попавший в сборище выпивох из «Нового мира» во главе с Твардовским, прозаик Станислав Славич – «верный ученик партии и приспособленец». На этом месте молодой сочинитель вскочил и со словами «Славич – это я!» рухнул на месте.
Воцарилась гробовая тишина. Все мои попытки выключить транзистор оказались безуспешными. Великая техника американского устройства не подразумевала регулировки на втором транзисторе, а только на главном, который оставался у ничего не
