Чтоб услыхал хоть один человек - Рюноскэ Акутагава
Рю
ПИСЬМО ЦУНЭТО КЁ
29 августа 1917 года, Камакура
Прости за долгое молчание.
Надеюсь, Масако-сан здорова. Летние каникулы провёл в Токио. С Кохей Акаги-саном собирался съездить в Киото, но там начались кое-какие события, и мы решили не ехать. Был план посмотреть остров Мацудзима, но и он сорвался.
В Токио я каждый день читал, писал – в общем, коротал время в мире и покое. Никуда не выходил из дому, даже в театре ни разу не был. А когда кто-нибудь приходил, всё время молчал, не вступая в разговор. Что же касается жары, то должен сказать – токийская не показалась мне такой уж страшной после того, как в Йокосуке я еле передвигал ноги, изнывая от духоты. С желудком у меня всё в порядке. После того как я поселился в Камакуре, здоровье моё поправилось.
Примерно в марте будущего года собираюсь окончательно поселиться в Камакуре, однако это не более чем мечтания – не знаю, удастся ли их осуществить. Но что точно – стало невыносимо скитание по углам.
Честно говоря, мне бы хотелось уйти из школы и зажить спокойной, размеренной жизнью, но обстоятельства не позволяют сделать это. Упиваться ароматом цветов, читать книги – как прекрасно жить этим, думаю я, но это лишь думы, что ужасно. Я ведь всегда был восточным эпикурейцем. Вот и сейчас, читая книги, прославляющие китайских отшельников, я завидую им. (…)
Акутагава Рюноскэ
ПИСЬМО САНО КЭЙДЗО[224] И ХАНАКО[225]
29 августа 1917 года, Табата
Сано Кэйдзо-сама! Сано Ханако-сама!
Каникулы закончились, и я снова затосковал. Посылаю вам одновременно свои «Записки о морском путешествии». Мне очень неудобно, но, поскольку я должен поместить их в альбом газетных вырезок, прочитав, верните мне их, пожалуйста.
Пишу это письмо и чувствую угрызения совести. В первую очередь это относится к Вам, Оку-сан[226]. И письмо должен был послать гораздо раньше, и «Записки о морском путешествии» должен был послать гораздо раньше. В общем, я очень виноват перед Вами.
Когда я не занят делами, занят развлечениями – посочувствуйте мне. Сколько у меня в Йокосуке хороших друзей, столько в Токио дурных. Они искушают меня, и мы без конца ходим в театры, на концерты. Вот так из ленящегося писать письма я превратился в ленящегося совершать благие дела.
Сегодня приходили мои дурные друзья. Они только что ушли. Я вынес столик и стул на веранду и пишу вам. (…)
Преданный Вам, Акутагава Рюноскэ
ПИСЬМО ЦУНЭТО КЁ
4 сентября 1917 года, Камакура
Пишу тебе, испытывая большую радость оттого, что ты согласился с моим желанием начать отшельническую жизнь.
Что касается отшельнической жизни, то на Востоке она более прогрессивное явление, чем на Западе. Хотя речь идёт об одном и том же отшельничестве, я не особенно сочувствую тому, как ведут себя западные монахи. Эпикур купил землю, разбил сад и совершал прогулки с учениками – на Западе такое поведение считают чуть ли не идеальным, а на Востоке оно в порядке вещей. Особенно преуспели в этом китайцы.
Можно только позавидовать таким высокопоставленным бездельникам, как Ван Мо и Цзе Цзинь (Тао Цзинь поселился в глухой деревушке, и вообще мне он далёк). Гуляя в саду, сочинять хайку, а когда выдаётся свободное время, читать книги – для меня это было бы высшим наслаждением, но ничего не выходит – человек должен добывать средства к существованию. Ты говоришь, чтобы я не писал слишком много, но жизнь заставляет меня писать изо дня в день, из месяца в месяц. В этом месяце тоже написал две вещи – в «Куросио» и «Тюокорон». Написал «Дневники» для «Синтё». Я тебе пришлю из Токио, обязательно прочти.
С тех пор как отшельничеством в Японии заинтересовалась буржуазия, оно деградировало. Популяризация нередко принимает форму вульгаризации. В эпоху Токугавы, в годы Гэнна[227], одним из отшельников стал видный военачальник Исикава Дзёсан, вслед за ним в городе появилась масса отшельников, и в результате идея отшельничества оказалась профанированной. Самым великим отшельником, по-моему, был Басё, живший в годы Гэнроку. Нет, постой, после него был ещё Икэ Тайга. И Такэси Кофу. Моя история отшельничества несколько сомнительна, прости.
Очень хорошо, что Масако-сан забеременела. Среди жён моих друзей двое таких. Одна из них фрау Акаги.
Когда я заживу своей семьёй, мне нужно будет проявлять в этом вопросе осмотрительность, не спешить – ведь я бедняк. Но всё равно это, наверно, лучше, чем скитаться по углам. Что может быть мрачнее, безрадостнее такой жизни. Пока Синг жил в Париже, снимая каморку, он не смог написать ничего путного, и это вполне естественно.
Если говорить о творчестве, тем сколько угодно, но у меня совсем нет условий, которые бы позволяли писать. К тому же затекает поясница. Когда не думаешь о ней, вроде и ничего, но стоит подумать, начинает затекать, просто сил нет.
Прочтя как-то, что Шаванне, не читая, сжигал критические отзывы о своих картинах и спокойно продолжал творить, я решил тоже прибегнуть к этому методу. Это был единственный выход для импрессионистов, иначе бы они ничего не создали. Я тоже считаю, что нужно быть свободным от критики твоих работ, сохранять свою творческую свободу.
С недавних пор я стал преклоняться перед картинами Тайга. Почему лишь один такой художник появился в тот век? Он даже более велик, чем Сэссю. (…)
Рю
ПИСЬМО ЦУКАМОТО ФУМИКО
4 сентября 1917 года, Камакура
Фуми-тян!
Несколько дней прожила у меня в Камакуре тётушка, только что уехала обратно в Токио. Проводив её, я вернулся домой и, испытывая грусть, стал писать тебе письмо. У меня чувство, что только оно поможет мне избавиться от этой грусти.
Если в прошлый раз я вёл себя не так, как следует, прости.
Ты рассказала тогда, что тебя выбранил преподаватель этики. Меня обрадовал твой рассказ. Ты должна всегда быть такой. Не прав был преподаватель, выбранивший тебя. Прекрасно, если ты всю свою жизнь будешь такой. С кем бы ты ни столкнулась, ты не должна робеть. Будь всегда такой же честной. Чего не знаешь, прямо говори, что не знаешь. Человек должен всегда так поступать. Как бы ни старались казаться респектабельными жена или дочь никчёмного человека, они всё равно не смогут поступать по-людски. Слушая твой рассказ, я радовался и одновременно восхищался тобой. Я тебя хвалю, но ты не должна задаваться. Ещё одна радость – тётушка очень тепло
