Полярные дневники участника секретных полярных экспедиций 1949-1955 гг. - Виталий Георгиевич Волович
Кстати, имейте в виду, что «ледяное небо» хорошо заметно в тёмную облачную ночь, когда при высокой прозрачности воздуха ледяной отблеск бывает виден миль за двадцать, а заснеженный берег земли – особенно.
– Готовы, бояре? – спросил Курко, назначенный старшим, как наиболее опытный полярник. – Давайте, доктор, по пять плиток шоколада – и вперёд.
Согласно решению Сомова мы двинулись, руководствуясь показаниями компаса, на юго-восток. Идти против встречного ветра оказалось непросто. Мы то и дело поворачивались спиной, чтобы отдышаться и оттереть замерзающее лицо. Костя Курко, которому не раз во время работы на полярных станциях приходилось бродить по тундре, предложил делать короткие переходы, предварительно наметив какой-нибудь заметный ориентир: характерную гряду торосов, причудливый ледяной холм. С час мы брели по прямой, пока не добрались до высокого, похожего на сопку холма.
– Давайте взберёмся на него и осмотрим окрестности, – сказал Гудкович.
Открывшаяся перед нами картина была безрадостной. Повсюду, куда хватало глаз, простирались искорёженные сжатиями ледяные поля. Местами разводья уже покрылись молодым ледком, казавшимся на белоснежном фоне уродливыми чёрными заплатами.
Мы направили свои стопы к северу, где примерно в километре от нас виднелась высокая гряда торосов. Подойдя поближе, мы с удивлением обнаружили, что это не привычные взгляду торосы, которых мы насмотрелись в районе старого лагеря. Это было какое-то хаотическое нагромождение гигантских глыб. Что это? Остатки айсберга, принесённого откуда-то от Канадского архипелага, или следы чудовищной битвы между полями многолетнего пака? Наших познаний в гляциологии оказалось недостаточно, чтобы ответить на этот вопрос. Будь с нами Ваня Петров или Гурий Яковлев, они бы быстро разобрались, что к чему.
Солнце и ветер основательно поработали над льдинами, сгладив их резкие очертания, отполировав лёд до прозрачной голубизны. Прямо перед нами зиял просторный портал, от которого вглубь нагромождения уходил неширокий коридор. Куда он ведёт? Любопытство пересилило осторожность. Чтобы не заблудиться, Костя на всякий случай привязал к торчащей у входа льдине кончик шпагата, обнаруженного в кармане. Мы не без опаски перешагнули «порог» и вскоре оказались в сказочном лабиринте. Призрачно голубели стены, уходившие на высоту пяти-шести метров. Коридор то сужался, и мы с трудом протискивались между стенами, то уходил направо, то сворачивал круто влево. Часа три мы бродили по лабиринту. Перебираясь через груды битого льда, проваливаясь в ямы-ловушки, засыпанные пушистым снегом, мы наконец выбрались наружу и оказались на старом бугристом поле.
Аэрологи за работой
Кинооператор Евгений Яцун
Полярная полночь
«20 лет спустя»: 1-й ряд снизу (слева направо): И. Петров, М. Никитин, А. Дмитриев, В. Волович, Елена Серебровская (жена М. Сомова), Г. Яковлев. 2-й ряд: 3. Гудкович, М. Рубинчик, М. Комаров, К. Курко
Председатель Президиума Верховного Совета СССР Н.М. Шверник вручает орден Ленина Виталию Воловичу. Кремль. 1951 г.
Бывшая жилая палатка
– Смотрите, – вскрикнул Курко, – а здесь водятся песцы! – И он показал на бисерную цепочку следов, убегавших к югу. Следы были свежие, чуть припорошённые снегом. Как удалось уцелеть зверьку среди этой пустыни? По всей видимости, от голодной смерти спасала его наша «непросыхающая» свалка отбросов у камбуза.
Не питая никаких надежд, взобрались мы на гребень. И – о чудо! – перед нами раскинулось гладкое, как стол, поле годовалого льда, чуть припудренное снежком. Мы шагами измерили его длину – 500 метров. Небольшая, вполне приличная полоса, на которую можно посадить Ли-2 и даже Ил-14. Конечно, ей требуется косметический ремонт: надо будет срубить ступеньку сантиметров 15 высотой, растащить верхушку тороса на подходе к полосе. Но это уже мелочи.
Из-за гряды торосов на севере вынырнули две знакомые фигуры. Это Миляев и Петров.
– Как успехи? – спросил Курко, яростно оттирая замёрзший нос.
– Порядок, – сказал Петров. – Мы побродили, побродили и на- ткнулись на отличное поле годовалого льда. Наверное, метров пятьсот в длину, если не больше.
– Нас тоже можно поздравить, – сказал Зяма. – Мы тоже нашли неплохое поле, и тоже с полтыщи метров.
– Вот уж ни гроша и вдруг алтын, – просипел Миляев.
– Всё бы хорошо, – заметил Курко, – да уж больно далеко от лагеря.
– А «газик» на что?
Мы возвращались домой с хорошими вестями. Но после многочасовой «прогулки» мы так промёрзли и утомились, что долго не могли согреться ни чаем, ни стопками коньяка, преподнесённого нам в награду за успех Михал Михалычем.
На следующее утро, едва рассвело, Комаров в сопровождении Петрова и Гудковича отправился «взглянуть намётанным глазом» на наши находки. А остальные, вооружившись лопатами, занялись ремонтом дороги в старый лагерь. Её сильно перемело, а ветер превратил надувы в столь плотную массу, что её не брала никакая лопата. Пришлось возвращаться в палатку за ножовками. Только с их помощью удалось пропилить сугробы.
Стало смеркаться, аэродромщики всё не появлялись. Дежурный выпустил три ракеты, но ответного сигнала не последовало. Хотя все были измучены до крайности, беспокойство о товарищах заставило нас подняться на ноги. Мы снова натянули свои обледеневшие шубы и гурьбой двинулись в направлении аэродрома. Вся троица повстречалась в 300 метрах от палаток. Они застыли от ветра и холода, устали и поморозились. Особенно Зяма. Щёки и нос у него побелели и потеряли чувствительность. Пришлось уложить его на койку и долго оттирать их шерстяной перчаткой, пока они не приняли нормальную окраску.
А ночью запуржило. Чтобы не подвергать людей риску, Сомов отменил все наружные работы и посоветовал воспользоваться передышкой и заняться починкой обмундирования, которое изрядно истрепалось, ремонтом приборов и другими хозяйственными делами. Дмитриев принялся чинить карабин, то и дело меняя тряпки, принимавшие коричневую окраску от ржавчины, покрывшей ствол.
Сомов, положив на колени рабочий журнал, что-то писал. Время от времени он откладывал карандаш и, откинув голову, застывал в задумчивости, отрешённым взглядом уставившись в светлый круг иллюминатора. Я принялся приводить в порядок дневник, который запустил со дня «великого торошения».
К вечеру 28 февраля ветер стал понемногу стихать, и 1 марта встретило нас тихой,
