Станислав Лем - Черное и белое (сборник)

Все пути НФ, которые в конце не ведут назад к людям, не могут нам предложить ничего сверх богатств галактического паноптикума. В романе Ле Гуин есть, к сожалению, зияющий провал, так как антропологическая проницательность примерна, в то время как психологическое сопереживание остается только удовлетворительным, иногда даже неудовлетворительным. Ле Гуин сделала биологически правдоподобное и беллетристически ценное изобретение: она изобрела «других» людей, которые не только периодически приобретают пол (подобное можно найти в НФ, как и бисексуальность), но которые периодически во время течки становятся или мужчиной, или женщиной, причем невозможно заранее знать, какую половую инкарнацию переживешь в ближайшем будущем. Автор не знала, как изобразить проистекающую из этого ужасную безжалостность индивидуальной судьбы, или она не могла, или не хотела; она так многое разъяснила в повествовательных главах, но она не претворила этот антропологический материал в одну-единственную жизнь. А ведь при данных обстоятельствах в качестве важнейших должны навязываться два экзистенциальных вопроса: первое, кем я буду во время следующего «кеммера», мужчиной или женщиной? Нормальная, хорошо нам известная неопределенность собственной судьбы становится тут внезапно, вопреки всем стереотипизированным мнениям, болезненно увеличена сексуальным индетерминизмом. Речь идет ведь не только об ответе на тривиальный вопрос, буду ли я в следующем месяце обрюхачен или буду брюхатить, но о целом классе новых психологических задач, ролей, которые таятся для меня на обоих полюсах половой альтернативы. И второе: вопрос, к кому из круга знакомых мне, но сегодня безразличных людей, я почувствую себя внезапно эротически притягиваемым? Если подумать, что и они в это время бесполые существа, и что биологическая судьба никогда не может окончательно отвердеть, детерминироваться, однако может нас поразить все новыми и новыми сомнительными превращениями уже знакомого, только тогда вырисуется вся неопределенность, вызов, который в ней находится, который парализует слабых, а сильных побуждает к бессильной борьбе против этого вида биологической Мойры. Никогда человек не есть и не остается он или она, но должен в неизвестной заранее метаморфозе как раб подчиниться собственным половым железам. И как вообще в таких обстоятельствах может утверждаться любовь – не сексуальное притяжение, а его сублимация? Прекращают ли любить, как только прошел период течки? Но это было бы в качестве утверждения полностью неправильно, так как мы располагаем достаточными знаниями об эротических механизмах человеческой психики, чтобы такое утверждение по праву опровергнуть. Разве невозможны были истории кастратов, которые безумно влюблялись в женщин? Кончается ли любовь с приходом климактерического периода, будь то мужского или женского? Часто бывает, что она сохраняется и дальше. Она должна только пережить свое воспламенение, которое может состояться и во время «кеммера»; даже если потом сексуальное будет потушено, психическое пламя горит дальше. И во всяком случае такие происшествия должны быть частыми. Да, и страшная ирония судьбы – кто-то во время течки полюбил другого как женщину, а через несколько месяцев они оба становятся «женщинами» или «мужчинами» – вероятно ли, что они отправятся разыскивать себе наиболее биологически соответствующего, то есть гетеросексуального партнера? Утвердительный ответ на этот вопрос не только бессмыслица, но и явная ложь, так как мы располагаем лучшим знанием – о власти культурно-психологической организации внутренней жизни, противоречащей биологическим стремлениям. Так что на планете Зима множество горя, множество несчастий; а также и «извращений», проявляющихся в том, что «прежние» мужчины должны чувствовать намного большее притяжение «прежних» женских любовных партнеров – даже если сегодня они бесполые существа или мужчины, – чем тех, кто сегодня готов, согласно диктату желез, играть женскую роль. Что за возможности для ужасной, причудливой, даже дьявольской комбинаторики! Ведь в таких вариациях имеются предпосылки к прямо-таки адской и интенционально побуждающей злости, и такое положение должно было бы стать главным пунктом всех культурологических усилий этого человечества. Ведь вся земная история учит нас, что человек никогда не склонен признавать слепые статистические силы как таковые, то есть как единственного властелина своей жизни и смерти. Он изобрел культуру как религию и миф, чтобы превратить ужасную нейтральность по отношению к нему слепой статистики в детерминированную трансцендентность. Так как задача, перед которой стояли кархидцы, была намного, намного труднее, чем такая же перед Homo sapiens на Земле, тамошние культурные труды должны были оформиться соответственно. Ведь человек просто не может стать пассивным рабом сил течки; он будет бороться против неизбежного, и эта иррациональность и есть, вероятно, то, что делает его человеком.

Так как я не могу здесь набросать этот другой роман, который Ле Гуин не написала, займемся лучше тем, что «стоит в книге». Политическая интрига оставляет меня холодным, она, к сожалению, имеет некоторые общие черты с гербертовой «Дюной», а тем самым с плоскими стереотипами и клише НФ. Я извлекаю из романа ту истину обо мне, то есть обо всех людях, что, как ни мучительно иногда может складываться наша жизнь в эротическом или сексуальном отношении, данная нам половая однозначность в своей ограниченности в конечном счете является для нас милостью, а не тюрьмой (кархидцы, естественно, должны думать совсем по-другому и считать нас «ненормальными», как Ле Гуин правильно показывает, ведь всегда возможно судить, оценивать и реагировать, только исходя из собственного этноцентризма). Так, кархидцам удалось кое-что, чего мы лишены (они не знают, к примеру, войн), но много больше они потеряли. И, хотя это может звучать немного комично, я должен это сказать: роман Ле Гуин доказал мне, что наши тела, такие, какими их сформировал эволюционный процесс, представляют собой не худшее в области реализуемого; и что мы не являемся более всех потерпевшими в антропогенетическом процессе. Если можно сказать что-то такое in abstracto, так, он позволяет на конкретном примере – а для меня роман таким и является – понять, что нас могло ожидать и от чего мы избавлены. Я узнал из этой книги о некоторых атрибутах моей человеческой судьбы, в ее онтологических, то есть окончательных качествах, хотя эта онтологическая идея судьбы только обозначена, а не воплощена. Премного благодарен и за это, так как такое переживание в НФ приходится ценить… Однако вернемся к роману. Он хорошо написан – как стилистически, так и с точки зрения полноты «обычаев и нравов» другой культуры, хотя и не полностью последователен: ведь, как хотел нас убедить автор, на планете нет женщин, но вот мужчины там имеются, если не в сексуальном, то в социальном смысле, ведь по их одежде и манере разговора, обычаям и поведению кархидцы являются мужчинами. И мужской элемент в социальной области одержал окончательную победу над женским. Поскольку Ле Гуин, вероятно, не хотела взрывать ортодоксальную НФ-структуру, имеется там довольно-таки типическая последовательность: земной уполномоченный считает своего лучшего помощника вследствие qui pro quo своим противником, есть довольно бледная карикатура на некое бюрократическое централизованное государство и на некое феодальное, есть заключение в тюрьму, освобождение, героизм, самопожертвование и в конце happy end, когда на планету величественно опускается звездолет. Было ли это необходимо? Еще раз: что меняет новое политическое положение людей Зимы в их интимнейших экзистенциальных проблемах? Разве мы маленькие дети, которых может утешить такой happy end? Должно ли огорчительное родство с НФ (в чертах подобия с «Дюной») уничтожить все онтологические потрясающие возможности? Что за проклятие лежит на всей НФ, если самые блестящие идеи в ее области так быстро меркнут и пропадают?