Борис Друян - Неостывшая память (сборник)

Из книжного шкафа я извлек корректуру и передал ему. Он неторопливо перелистал ее, снова и снова возвращаясь к каким-то стихам. Было видно, что он доволен. Неожиданно он открыл страницу с напечатанным стихотворением «Читая Гамлета» и спросил, не хочу ли я вместе с ним немного похулиганить.

Я удивился, но сразу же согласился, не представляя, впрочем, каким образом мы на пару с Гумилевым будем хулиганить.

Лев Николаевич вслух прочитал:

У кладбища направо пылил пустырь,А за ним голубела река.Ты сказал мне: «Ну что ж, иди в монастырьИли замуж за дурака…»

– Так всюду напечатано. А вот я хорошо помню, – сказал он, – что мама давным-давно дома читала так:

Ты сказал мне: «Офелия, иди в монастырьИли замуж за дурака…»

Я с готовностью согласился на это «хулиганство». Забегая вперед, хочу сказать, что строка, предложенная Львом Николаевичем, напечатана позднее в подготовленных мною к печати книгах Ахматовой, а также в выпущенном в Лениздате в 1989 году однотомнике, который составил А. И. Павловский.

Лев Николаевич с той памятной для меня встречи, убедившись, что я дорожу каждой запятой в текстах Ахматовой, относился ко мне очень тепло, подарил книгу «Хунны в Китае», которая вышла в издательстве «Наука». При встречах и по телефону он стал называть меня не иначе, как Боренька Григорьевич. Не сразу, но и я решился в ответ обращаться к нему столь же неофициально, по-домашнему: Левушка Николаевич. Когда издательство «Детская литература» попросило его согласия на издание сборника избранных стихотворений Ахматовой, он поставил условие: пусть Друян ознакомится с составом книги и напишет внутреннюю рецензию. Это было сделано, книга дважды – в 1977 и в 1988 годах – большими тиражами была напечатана в этом издательстве.

Но это было потом. А пока не могу не вспомнить забавный эпизод. Как-то меня по телефону попросила зайти заведующая договорным отделом Лениздата Валентина Константиновна Остроумова. Едва переступил порог ее кабинета, как на шею ко мне бросилась незнакомая миловидная женщина и принялась меня целовать. Я был ошарашен, но не сопротивлялся – от нее веяло такими «вкусными» духами! Наконец, отпустив меня из своих объятий, она сказала, что узнала обо мне от Льва Николаевича Гумилева, который приходил к ней за консультацией. Постепенно я начал кое-что понимать из весьма сумбурного монолога женщины, которую звали Ниной Ивановной Крамаревой. Она оказалась довольно большой начальницей – возглавляла Управление авторских прав Ленинграда. Родом она была из той самой костромской деревни, что и моя мама, и приходилась мне дальней родственницей. Рассказывая все это, она снова и снова повторяла: «Ну, надо же, надо же, ведь я тебя на руках таскала, тетешкала, ты был еще совсем крошка и меня, конечно, не помнишь». Понятное дело, я вовсе не помнил ее. Но, признаюсь, было приятно обрести пусть дальнюю, но все же родственницу. К тому же она, как выяснилось, принимала самое деятельное участие в авторских делах Льва Николаевича Гумилева.

Мы все уже привыкли к неопределенности, к многолетнему ожиданию, как вдруг кто-то всевластный и невидимый дал отмашку: Ахматову издать! Очередной издательский цензор Вера Георгиевна Степанова для меня навсегда осталась самым либеральным цензором на свете, хотя она тогда всего лишь выполнила указание своего начальства, поставив разрешительную печать на корректуре.

Мало кто из читателей обращает внимание на завершающие книги выходные данные, а ведь они содержат в себе полезные сведения. На последней странице ахматовского однотомника значится: Сдано в набор 24/XI 1975 г. Подписано к печати 20/II 1976 г. Тираж 200 000 экз. Современному читателю трудно представить себе, что поэзия может быть издана двухсоттысячным тиражом. Но так было!

В конце февраля – начале марта 1976 года проходил XXV съезд КПСС. Мы опять жили в атмосфере привычной тревоги. По опыту прежних лет понимали, что ждать ничего хорошего от его решений нам не светит, никто еще не отменял Постановление ЦК о журналах «Звезда» и «Ленинград». Однотомник Ахматовой, появившийся на свет в темное застойное время, произвел неслыханный ажиотаж. У книжных магазинов выстраивались громадные очереди, за порядком следили иногда даже конные милиционеры. На моем столе лежали десятки писем с просьбой помочь «достать» книгу. Больших возможностей у меня, естественно, не было, но многие мои друзья получили вожделенный том. Главный художник Лениздата Олег Маслаков подарил мне изготовленный в типографии издательства праздничный – в светлом ледерине – экземпляр книги. Я поблагодарил за искреннее желание сделать мне приятное, но все же подарок его не шел ни в какое сравнение с благородным, сдержанным стилем многотиражной «агатовой» обложки, которую придумал сам Олег Иванович и которая, кстати, решительно не устраивала Лидию Корнеевну.

В один из этих светлых дней в редакцию зашел Лев Николаевич Гумилев и как-то непривычно официально сказал, что выход книги Ахматовой, безусловно, событие в литературной жизни страны, но все же в первую очередь это касается его, ведь он единственный сын Анны Андреевны. А посему он приглашает меня отметить завтра это событие у него дома.

Разумеется, я заготовил несколько вопросов, считая уместным в застольной беседе коснуться его прошлого, нескольких арестов, пребывании в ГУЛАГе, отношений с матерью. Досадно, но тогда моим планам не суждено было осуществиться. Как потом признался Лев Николаевич, чтобы мне не было скучно, он решил пригласить интересного человека.

Почти сразу вслед за мною в комнату коммуналки, где обитали Лев Николаевич с женою Натальей Викторовной, явился вместе с молодой балериной Кировского театра Савелий Васильевич Ямщиков. Это был талантливый художник-реставратор, в то время еще не всесоюзно известный. Он сразу оказался в центре внимания. За столом под водочку со скромной закуской Савва неторопливо делился воспоминаниями о своей работе в краеведческом музее захолустного Солигалича Костромской области. Мне было особенно интересно – дорога на этот городок шла рядом с деревней Федоровское, места эти были мне хорошо знакомы с времен войны. Там, в Солигаличе, Ямщиков описывал древние иконы и – что чрезвычайно важно – извлек из небытия портреты кисти замечательного крепостного живописца XVIII века Григория Островского. Рассказывал он очень интересно, все мы с удовольствием его слушали.

Время за общим разговором пролетело незаметно, за окном сгустились сумерки, и мы попрощались с хозяевами.

А дальше произошло совершенно невероятное. Не берусь гарантировать достоверность того, что рассказал тогда Дмитрий Терентьевич Хренков. В Смольном он получил информацию о просьбе руководителей Чехословакии, поступившей в ЦК КПСС, выделить часть тиража книги Анны Ахматовой для русскоязычных читателей страны. Таких читателей еще со времен первой эмиграции было довольно много. Необходимо было сделать шаг им навстречу, учитывая внутриполитическую напряженность после не такой уж давней «Пражской весны». Так или иначе, Лениздат получил распоряжение в кратчайшие сроки отпечатать еще один тираж книги. Сделать это обычно – проще простого при непременном условии, если сохранились типографские матрицы издания. Но вот их-то, как оказалось, уже отправили на свалку за ненадобностью. Мне пришлось бросить все текущие дела и сделать так называемую расклейку, с которой начался традиционный издательский процесс переиздания: корректура – редакторская и корректорская вычитка – вторая корректура – подпись к печати. Выходные данные свидетельствуют: Сдано в набор 24/VIII 1976 г. Подписано к печати 21/ХII 1976 г. Дополнительный тираж – 150 000 экземпляров – был отпечатан и поступил в продажу в самом начале 1977 года. Таким образом, общий тираж однотомника составил ни много ни мало – 350 000 экземпляров. Но и это было лишь каплей в бескрайнем море спроса почитателей творчества Анны Ахматовой. Нет, не случайно Андрей Вознесенский написал тогда стихи «Попробуйте купить Ахматову…»!