Людмила Штерн - Поэт без пьедестала: Воспоминания об Иосифе Бродском

Ни перестать музицировать, ни расстаться с Люси молодые люди не могли. Оставался единственный выход – переехать.

Дэвид нашел подходящее жилье в Бруклине, а студию решил сдать и этими деньгами оплачивать новую квартиру. Он поместил объявление в газету, на которое и откликнулся Бродский.

Иосиф позвонил и назвался, но имя Джозеф Бродский ничего Дэвиду не говорило. И все же он вздохнул с облегчением. Человек по имени Джозеф Бродский вряд ли может оказаться безработным негром-наркоманом. Спросить «А вы, случайно, не негром будете?» категорически нельзя. В Америке преследуется дискриминация по возрастному и расовому признаку и по сексуальной ориентации. Отказ сдать квартиру чернокожему (сейчас следует говорить – афроамериканцу) карается законом. Но сдать квартиру такому человеку нежелательно по многим причинам, которые мы здесь рассматривать не будем.

Итак, Иосиф выразил желание посмотреть квартиру, и Дэвид, прежде чем условиться о встрече, решил задать потенциальному жильцу несколько «разрешенных» вопросов.

– Вы работаете?

– Да.

– Могу я спросить, где?

– В основном дома.

– У вас есть специальность? – Дэвид Саловитц был бесконечно далек от литературы.

– Думаю, что есть, – терпеливо отвечал Иосиф.

– Сколько вас тут будет народу?

– Я один.

– Есть ли у вас собака?

– Есть кошка, но у вас она жить не будет...

– Простите, а вы случйно не играете на музыкальных инструментах?

– Нет... Стучу на пишущей машинке.

– По ночам?

– А уж это как придется, но вообще ночевать я у вас не собираюсь.

Бродский пришел смотреть квартиру вместе с Марией. Мария была беременна и все же поразила Дэвида своей красотой. «Прямо как с картины в золотой раме». А вот ее муж не произвел на Дэвида большого впечатления: «Немолодой мужик, лысоватый, в мятых брюках и рыжеватом пиджаке, весь какой-то седовато-пегий».

Бродский с порога оглядел обшарпанные стены, заглянул в ванную с пожелтевшим унитазом и паутиной трещин на раковине, не задал ни одного вопроса и подошел к окну.

Полюбовался мокрыми крышами Гринвич-Виллиджа, выкурил две сигареты, пробормотал, что ему здесь очень нравится, потому что он чувствует себя как в парижской мансарде. Сказал, что въедет через неделю с письменным столом, креслом и пишущей машинкой.

Факт выкуривания двух сигарет за десять минут Дэвида расстроил. Жильцы по общему согласию объявили дом «некурящим». Но идти на попятный было поздно. Разве, что взвинтить цену – авось откажется сам.

Дэвид попросил за квартиру 1500 долларов в месяц. Обычно при сдаче хозяева требуют тройную плату – за первый и последний месяцы, и задаток, который жильцу возвращается, если при отъезде он оставит квартиру в приличном состоянии.

Жильцы, в свою очередь, обычно просят скостить один месяц, но Бродский без звука выписал чек на 4500 долларов.

Дэвида немедленно охватил типичный еврейский комплекс вины. Он начал угрызаться, что и попросил дорого, и задаток взял, будто боялся, получить обратно свою студию в непотребном виде. Впрочем, через два года, когда Бродский съехал, получив свой задаток назад, Дэвид переживал еще больше, что не оставил его себе. «Квартира была так прокурена, что стены пожелтели и потолок облупился», – сокрушался он.

Новый жилец явно переплатил, и совестливый Дэвид к его приезду покрасил стены, побелил потолок, надраил пол и вымыл окна.

Бродский пришел за ключом, обвел глазами посвежевшую студию и вздохнул: «И зачем вы все это сделали? Мне нравилось, как раньше, тут был дух старого европейского жилья».

Агентство, где работал Дэвид, занималось «кейтерингом» для бродвейских актеров и литературных знаменитостей. Кейтеринг – это ресторан на дому. Привозится полное меню, вина, посуда, скатерти, салфетки. Дом украшается цветами. Обслуживают прием официанты, бармен и дворецкий.

Среди клиентов этого агентства были Тина Браун и ее муж Гарольд Эванс – знаменитая и влиятельная журналистская пара. Эванс в то время был директором крупнейшего нью-йоркского издательства «Рэндом Хаус», а Тина – главным редактором самых снобистских журналов – сперва «Вэнити Фэр», а потом «Ньюйоркера». Несколько лет назад она основала свой собственный светский журнал «Тalk» («Разговоры»), который все дружно ругали, и он вскоре закрылся. В гостях у Тины и Гарри бывают светские и литературные сливки Америки. И вот через месяц после въезда нового жильца в студию у Тины Браун на Саттон-Плейс состоялся обед в честь дня рождения писателя Гора Видала. Одним из официантов был Дэвид, и я предоставляю ему слово, в моем грубоватом русском переводе.

Обед был объявлен «black tie», то есть форма одежды – парадная. Дамы в вечерних платьях, мужчины – в смокингах. И вся обслуга, кроме поваров, тоже в смокингах.

За стол еще не сели, гости толпились в гостиной, и я разносил аперитивы. Вдруг открывается дверь, и входит мой жилец. В тех же мятых брюках и в том же рыжеватом пиджаке. У меня отвалилась челюсть, чуть не жахнул поднос с бокалами на персидский ковер.

Гости вокруг него сгрудились, на лицах восторг, будто Билл Гейтс или Шварценеггер приехал. Жужжат со всех сторон: «Джозеф, как чудесно, что вы нашли время... Джозеф, спасибо, что пришли... Джозеф, мы без вас за стол не садились... Джозеф, Джозеф, Джозеф...»

Меня он, конечно, не заметил, а если заметил, то не узнал. То есть ему в голову не могло прийти, что я могу тут оказаться.

Я проскользнул в кухню и говорю шефу: «Давай мне работу на кухне, болтаться в зале я не буду, потому что морально и этически не могу и не хочу обслуживать своего жильца. Я его хозяин все-таки... И вообще, откуда он взялся?»

Шеф-повар сказал, что Бродский поглавнее всех тут будет. Он и нобелевский лауреат, и американский поэт-лауреат, то есть главный поэт Америки.

От этой новости Дэвид абсолютно растерялся. Он так и не вышел «в залу», но крутился у дверей, разглядывая своего жильца, когда другие официанты сновали туда-сюда. И сделал, кстати, довольно любопытное наблюдение. Он сказал, что Бродский сразу же стал центром внимания. Все гости, открыв рты, внимали каждому его слову, не обращая внимания на Гора Видала, в честь которого был устроен этот обед. На вопрос, не показалось ли это ему ввиду психического шока, Дэвид уверенно сказал «нет». Ему и раньше приходилось видеть «звезд» вообще и нобелевских лауреатов по литературе в частности – и Чеслова Милоша, и Сола Беллоу, и Надин Гордимер из Южной Африки. Но никто не создавал вокруг себя такого поля, как Бродский. Все сидели, развесив уши, будто каждое его слово на вес золота.

…Бродский снимал Дэвидову студию около двух лет. Бывал он в ней нерегулярно – то по пять-шесть часов ежедневно, то неделями не появлялся. Платил за квартиру неаккуратно – иногда вовремя, иногда вперед, а иногда чек от него не приходил по два месяца. «Звонить и напоминать ему я стеснялся, – говорил Дэвид, – а ведь только этими чеками мы могли оплачивать нашу бруклинскую квартиру».