Эдуард Филатьев - Главная тайна горлана-главаря. Книга 1. Пришедший сам

Такие (или подобные им) разговоры велись с Маяковским постоянно. И доводы жандармов звучали очень убедительно. Параллельно с созданием увлекательной картины жизни на воле весьма живописно расписывались ужасы, которые ожидали его в том случае, если он не послушается добрых советов: три года ссылки в Нарымском крае! Подобная перспектива не могла не пугать – она устрашала.

Играли свою роль и судьбы других арестованных революционеров, о которых Маяковскому тоже наверняка не раз рассказывали.

Кстати, Николай Бухарин, которого арестовали в 1911 году, находился в заключении не слишком долго. И ссылка ему была назначена в места не очень отдалённые. Разве это не дает основания предположить, что он согласился на сотрудничество с Охранным отделением?

Судьба арестанта

Практически каждому взятому под стражу революционеру той поры приходилось несколько месяцев (обычно – полгода) проводить в одиночном заключении, подвергаясь интенсивной «обработке» со стороны опытных сотрудников охранки. Лишь затем ему выносили приговор: либо (в случае согласия сотрудничать) он отправлялся куда-нибудь в глушь европейской России, либо (в случае категорического отказа) ссылался в Сибирь.

Маяковский исключением не был. Его тоже беспрестанно убеждали в бесперспективности революционной деятельности, предлагая работать на своё родное Отечество.

Вот этому напору, по словам Виктора Шкловского, 16-летний эсдек и «сопротивлялся в тюрьме». Поэтому он и «вышел из тюрьмы потрясённый».

Судьбу «товарища Константина» решали не хлопоты его матери в Петербурге, не мифическая помощь скромного работника Московского телеграфа Махмут-Бекова, и уж тем более не факт несовершеннолетия подследственного. Чтобы оказаться на свободе, Владимир Маяковский должен был подписать бумагу, заготовленную жандармами.

И он, судя по всему, её подписал. Иначе не увидел бы воли. Без этой подписи шеф корпуса жандармов Павел Курлов ни за что не выпустил бы его на свободу.

В таком ходе событий вряд ли стоит сомневаться.

Вопрос только в том, какую бумагу подписал Маяковский.

Судя по тому, как стремительно его освободили, можно предположить, что «товарищ Константин» сотрудничать с Охранным отделением согласился.

Многочасовые беседы с жандармами настолько, видимо, обесценили и обесцветили ореол революционера-подпольщика и настолько превознесли статус художника, сокрушающего установившиеся каноны, что Владимир Маяковский принял неожиданное решение, которое изумило друзей и соратников бывшего узника Бутырки. Маяковский заявил, что вообще прекратит заниматься политической деятельностью, так как хочет полностью посвятить себя учёбе.

Обратим ещё раз внимание на одно весьма щекотливое обстоятельство – невероятная стремительность освобождения Маяковского. Не была ли она наградой за то, что «товарищ Константин» выдал кого-то из своих партийных соратников? В подобном повороте событий тоже нет ничего невероятного – такое случалось не раз. Не напрасно же многие эсдеки, как о том говорил Вегер-Поволжец, назвали уход Маяковского из партии «предательством», а самого беглеца «дезертиром».

На этом историю с третьим арестом Владимира Маяковского можно было бы завершить. Но такому повороту событий мешают совершенно неожиданно попавшие на глаза воспоминания московского губернатора той поры Владимира Джунковского.

Иная подоплека

В конце июня 1909 года Владимир Фёдорович Джунковский находился в Полтаве, где присутствовал на торжествах по случаю 200-летия Полтавской битвы. Ранним утром 1 июля он вернулся в Москву, и, конечно же, сразу узнал о побеге каторжанок из Новинской тюрьмы. Поскольку тюрьмы Москвы находились в юрисдикции губернатора, Джунковский сразу же отправился в Новинскую тюрьму, «чтоб на месте узнать все подробности».

Кое-какие подробности он узнал. Кроме того, получил информацию по своим, только ему доступным источникам. И впоследствии написал в мемуарах:

«В конце концов, закулисная сторона этого побега оказалась следующая: уже давно отношение градоначальства, а в частности охранного отделения и охранного управления, по отношению к тюрьмам было отрицательное. Им очень не нравилось, что как я, так и тюремный инспектор твёрдо держались правила не дозволять им никакого вмешательства в дела тюремной инспекции, не допускать в тюрьмы, благодаря чему охранное отделение было лишено возможности вербовать себе сотрудников из политических заключённых в тюрьмах…

Очевидно, охранное отделение, во главе которого тогда стоял полковник фон Коттен, задумало смелый шаг. Оно решило скомпрометировать тюремного инспектора, устроив побег из женской тюрьмы, а самому отличиться поимкой их, как только они выйдут на улицу. Для сего охранное отделение инструктировало свою сотрудницу Тарасову, которую всучило начальнику женской тюрьмы на должность надзирательницы. Начальник тюрьмы, не желая отказывать Коттену, принял её на службу и назначил как сотрудницу охранного отделения в самый серьёзный коридор, где помещались бессрочно-каторжные политические…

Тарасова надула охранное отделение, она сыграла двойную роль, вышла она часом или двумя раньше, чем было условлено с охранным отделением, почему наряд, посланный этим отделением, чтоб захватить их, когда они выйдут из тюрьмы, запоздал».

Здесь Джунковский немного запамятовал – возглавлявший Охранное отделение Москвы Михаил Фридрихович фон Коттен был в звании подполковника. Александр Павлович Мартынов в книге «Моя служба в отдельном корпусе жандармов» пишет:

«До перевода в Москву фон Коттен занимал скромную должность офицера для поручений при Петербургском охранном отделении, заведуя каким-то специальным отделом при проверке паспортов, и никакой мало-мальски ответственной работы, собственно относящейся к агентурному обследованию, не вёл».

Неожиданное назначение фон Коттена главой московской охранки, вызвало у многих недоумение и породило сомнения в его способности наладить работу Охранного отделения должным образом. Вполне естественно, что ему хотелось в срочном порядке продемонстрировать свой профессионализм. А для этого требовалось предъявить несколько крупных побед-достижений в розыскной работе. И эти «победы» по его приказу жандармы принялись создавать.

Так что Джунковский вполне прав, заявив о том, что Охранное отделение Москвы затеяло провокацию, направленную против существовавшего порядка вещей. Отвечая на вопросы Чрезвычайной следственной комиссии в 1917 году, он сказал: