Эдуард Филатьев - Главная тайна горлана-главаря. Книга 1. Пришедший сам

Николай Хлёстов, снимавший койку в квартире Маяковских, впоследствии написал о его выходе из партии следующее:

«… некоторые исследователи упрекали его за это, расценивали его поступок чуть ли не как предательство».

К этим словам Хлёстов тут же добавлял высказывание своего земляка Владимира Вегера-Поволжца:

«Вегер всегда особо подчёркивал, что Маяковский вошёл в партию во время реакции, когда многие неустойчивые элементы отходили от партии, что он встал в ряды партии в самое тяжёлое для неё время».

Кем же всё-таки был Владимир Маяковский? «Предателем» или «устойчивым элементом»?

Чтобы получить на эти вопросы достаточно исчерпывающие ответы, нам придётся вернуться немного назад – в самое начало июля 1909 года, когда наш герой угодил в полицейскую засаду.

Что произошло

Итак, молодой и поэтому энергичный, напористый и бескомпромиссный бунтарь 16 лет от роду в третий раз оказался за решёткой. Им занялись сотрудники лучшего Охранного отделения страны – Московского, которые перековывали многих бунтарски настроенных молодых людей.

Вспомним ещё раз судьбы двоих (не раз уже упоминавшихся нами) революционеров-эсдеков.

19-летний Гирш Янкелевич Бриллиант-Сокольников просидел в тюрьме полтора года, после чего был отправлен на вечное поселение в Сибирь, но оттуда вскоре сбежал и тайно уехал во Францию. А 17-летний Илья Гиршевич Эренбург провёл за решеткой всего полгода, был освобождён без всякого суда и вскоре открыто отправился в ту же Францию.

Возникают вполне естественные вопросы – почему один эсдек находился в заключении почти шестнадцать месяцев, а другой – всего шесть?

Почему Бриллианту приговор огласил судья, а Эренбург суда так и не дождался?

Почему первого этапировали в Сибирь, а второй получил полную свободу?

Ответы на поставленные вопросы найти нетрудно. Они непосредственно вытекают из того, чем занималось Охранное отделение, какую ставило перед собою цель.

Чему учил своих подчинённых Сергей Зубатов?

Считая главной задачей Охранного отделения «перековку» арестованного революционера в верноподданного гражданина, он не уставал повторять, что сотрудники охранки должны держать под контролем всю жизнь страны. Что жандармам должно быть известно всё. Про каждого. И любая попытка совершить что-либо противозаконное должна неизменно заканчиваться для бунтаря очень плачевно: ссылкой в гиблые места Сибири – на годы, а то и на вечное поселение. А жизнь между тем так прекрасна! И каждому она предоставляет возможность проявить себя, совершить что-то необыкновенное. Поэтому добровольно отдавать себя во власть малограмотным вожакам подпольщиков, которые к тому же норовят отхватить от жизни кусок пожирнее, просто глупо!

Посеяв в арестованном сомнения, Зубатов предлагал ему вступить в сотрудничество с Охранным отделением, красочно расписывая, какое интересное и захватывающее это дело – охрана интересов Отечества.

Мы уже говорили о том, что подобные беседы с Зубатовым не проходили бесследно. Даже если подследственные не становились секретными сотрудниками охранки, очень часто вчерашние подпольщики навсегда порывали с революционным движением.

Иными словами, практически всех, кто соглашался на сотрудничество, жандармы отпускали на свободу. А тех, кто кочевряжился, ждала Сибирь.

Кстати, Илья Эренбург, начавший издавать во Франции сатирические журналы, вскоре стал высмеивать в них «угреватую» философию социал-демократов, а их лидера Ульянова-Ленина называл «Безмозглым дрессировщиком кошек», «Лысой крысой», «Старшим дворником», «Картавым начётчиком» и «Промозглым стариком». Эти эренбургские «шутки» звучали весьма оскорбительно. Говорят, что Владимир Ильич, ознакомившись с ними, рассвирепел невероятно. И распоясавшегося сатирика из партии изгнали. Не говорит ли это о том, что охранка вполне могла воспользоваться поездкой Эренбурга в Париж, чтобы использовать его присутствие там в своих интересах, например, внести сумятицу в ряды социал-демократов?

А теперь вернемся в Бутырскую тюрьму, в которой перед сотрудниками Охранного отделения предстал Владимир Маяковский.

Попытки завербовать

Уже во время первого допроса по делу о побеге из Новинской тюрьмы (в самом начале июля 1909 года) арестованному Маяковскому наверняка могли сразу же дать понять, что в руках у следователей настолько крупные козыри, что перебить их просто невозможно – нечем.

В самом деле. Ведь социал-демократы ещё только собирались наладить работу подпольной типографии, а полиция мигом узнала об этом и арестовала всех, кто рвался в «типографщики».

Эсеры только собирались напасть на банк, всего лишь начали разрабатывать план предстоявшей экспроприации, а полиция тотчас вмешалась, не позволив им совершить это преступление, и арестовала всех, кто намеревался стать грабителем.

Да, политкаторжанки бежали из тюрьмы. Но уже в тот же день все организаторы побега были пойманы!

Почему?

Да потому что, что Охранному отделению было известно всё.

И Маяковскому наглядно продемонстрировали это, очень подробно рассказав, где, когда и с кем он встречался в последние месяцы. Подобная осведомленность должна была произвести на юного эсдека ошеломляющее впечатление.

А откуда в тюрьме у Маяковского появились кисти, краски и бумага? Кто разрешил ему создавать портреты других арестованных бунтарей? Те же жандармы. Не дай они «добро», ни один надзиратель никогда не позволил бы заключённому ходить по чужим камерам и зарисовывать находившихся под следствием преступников.

Просмотрев первый рисунок, сделанный Маяковским, следователь вполне мог сказать ему:

– А у парижских художников сейчас входит в моду рисование кубиками.

– Как это? – мог удивиться Маяковский, до которого весть о появившихся в Париже «кубистах» могла ещё не дойти.

И ему разъяснили суть нового авангардного метода.

Избрание Маяковского старостой заключённых тоже вряд ли обошлось без участия жандармов. И это давало им право с иронией заметить, что такой способный юноша, каким является «товарищ Константин», достоин быть вожаком более интересных людей, чем малограмотные революционеры-пролетарии.

Дело о подпольной типографии эсдеков, по которому проходили мещанин Иванов, крестьянин Трифонов и дворянин Маяковский, тоже могло быть использовано в интересах следствия. Юному эсдеку вполне могли сказать с усмешкой:

– Хорошую компанию выбрал себе «столбовой дворянин» — крестьянин и мещанин! И дело тоже нашёл себе «солидное»: печатать листовки бунтарям-подпольщикам. С кем вы связались, господин Маяковский? С кем дружбу водите?