Из Курска в Рим. Воспоминания - Виктор Иванович Барятинский

Но в это время я уже так свыкся с своей ролью, что без всякого колебания утолял в них жажду пасторского благословения. Мне казалось, что в сущности в этом ничего предосудительного не было: разве мы не можем благословлять в разных случаях своего ближнего или просить о ниспослании на него благословения свыше? Кто может этим обидеться? Напротив, все пользовавшиеся этим, с моей стороны, действием, казались, весьма довольны.

Я встретил у него курского вице—губернатора с женою, из коих первый показался мне истинным олицетворением чиновника, занимающего такую важную должность. Последовали представления и разговоры нас всех с Владыкою, исполненные почтительного и умиленного выражения наших лиц и сопровождаемые приложением наших губ к мягкой руке его преосвященства.

По совершении уже в последний раз такого рода обряда, я простился с епископом и вернулся в тот же вечер в Деревеньки.

Исполнив мою просьбу, составлявшую предмет моей поездки, преосвященный обещался удостоить своим посещением в Груневке, что и свято исполнил в тот же год.

Он был известен между нашими епископами, как ученый и писатель и я получил от него впоследствии, в дар, экземпляр его сочинений.

                                                                    Канны

                                                                       1893

Поездка Владимира Ивановича Барятинского в Николаев

<…> ему возможность осчастливить целое семейство; приняв к сердцу это дело и сделанное ему предложение, он поехал в Николаев. Этот город находился в то время, до существования дорог и срочных пароходов по Черному морю, далеко в стороне от прямых путей, и путешествие брата длилось довольно долго и не без всякого рода проволочек и остановок.

По приезде в Николаев и узнав адрес Богдановича[603], он отправился в его дом и сообщил сперва живущим у родителя братьям и сестрам Кабардинского героя о своем намерении. Они все объявили ему, что, зная суровый нрав и непреклонную волю отца, они были убеждены, что не могло быть надежды. Но Владимир ее не терял и просил доложить о себе. Удивленный старик, недоумевая, что могло значить это посещение, велел однако же его просить, и дети, сами в тревожном состоянии духа, скрепя сердце, повели гостя к грозному отцу. Когда последний узнал о цели посещения, он наотрез отказал и объявил, что он этого сына не знает и навсегда от него отрекся.

Владимир старался ему доказать, что сын искупил давно свою вину примерною своей службой, снискав к себе уважение всех своих сослуживцев, в особенности же своего прямого начальника от имени которого Владимир просил простить сына[604].

Упрямый старик и слышать ничего не хотел и, даже рассердившись на моего брата, чуть не наговорил ему дерзостей. Тогда сыновья и дочери бросились на колени перед разъяренным отцом и, целуя его руки, умоляли исполнить просьбу. Но всё было напрасно. Вдруг Владимир, увлеченный движением сердца, тоже опустился на колени на колени перед ним и вместе с его детьми, со слезами в глазах, целовал ему руки, прося и от своего имени пощады.

Отец, сильно волнуемый разными побуждениями то в одну, то в другую сторону, при виде такого горячего сочувствия от незнакомого человека, внезапно смягчился и обещал полное прощение заблудшему, но кающемуся своему сыну.

Можно себе представить последовавшую затем трогательную и отрадную сцену и так же чувства всех членов семейства к человеку, дотоле им совершенно чуждому, вдруг с ними сроднившемуся самыми тесными узами и освободившего их от бремени стольких лет и так жестоко тяготевшего над ними.

Капитан Богданович узнал о помиловании отца и, кажется, вскоре после того умер от раны, полученной в жарком деле с горцами.

                                                                       Cannes

                                                          Январь 1893 г.

Путешествие от Симферополя до Харькова

<1888>

1888 году в июне месяце я поехал из Ялты один, в свое имение Груновку. Пересел в Севастополе с парохода на поезд, идущий прямым сообщением до Харькова.

Я был вечером около заката солнца на Симферопольской станции. Во время стоянки поезда я оставался в вагоне. Сидел в большом общем отделении с креслами в три ряда, которые, откидываясь назад, образовывали кровать. Оттуда дверь вела в коридор с двумя или тремя маленькими отделениями.

Народа на платформе было довольно много. Вдруг я вижу среди толпы большое движение и, в тоже самое время, слышу голоса и невнятные восклицания человека, быстро подвигающегося и сопровождаемого жандармом и другими людьми из служащих при железной дороги.

Вся эта группа направилась прямо к тому отделению I класса, в коем я сидел. По мере приближения до меня доходили некоторые отрывки речей человека, находящегося в сильном возбуждении. Он кричал, что с ним поступают несправедливо и своевольно, что об этом узнают министры в Петербурге, виновные будут строго наказаны. Вместе с тем он призывал на свою помощь Богородицу, на заступничество которой он возлагал большие надежды.

Я не мог понять, что всё это могло значить, но он уже был приведен к двери вагона, оказывая всё время большое сопротивление. Наконец, его втянули силой в общее отделение, в коем, увидев пассажиров, он начал к ним всем обращаться, надеясь их склонить на свою сторону.

Он был человеком средних лет, с русою короткою бородкой, прилично одетый и казался сильно взволнованным. Его повели дальше в коридор и посадили в особое отделение.

Вся эта сцена, конечно, произвела немалое впечатление на всех присутствующих на платформе и пассажиров (преимущественно тех, которые занимали наш вагон).

Только что его устроили, [как] один из пассажиров, занимавший маленькое отделение с выходом в тот же коридор, выскочил оттуда и вбежав к нам, начал звать служащих, требуя, чтобы увели из нашего вагона человека, наводящего страх на всех и утверждая, что не имели право причинять такое беспокойство едущим в поезде, подвергающимся на всю наступающую ночь подобному соседству. Он ехал со своим семейством и предъявлял формально жалобу начальнику станции. Но на его требование не было обращено особенного внимания. Тогда в исступлении, надеясь произвести решающее действие, он назвал себя: «Я — Абрикосов! И буду кому надлежит, жаловаться!».

Я вспомнил тогда, что Абрикосов[605] был известный и весьма богатый в Москве купец, который вел обширную торговлю консервами абрикосов и разными другими фруктами. Но и это громогласное объявление не вызвало ожидаемого результата. Поезд тронулся и пассажиры