Че, любовь к тебе сильнее смерти! Писатели и поэты разных стран о Че Геваре - Александр Иванович Колпакиди
1. Марио смотрит на свои ногти с черной каймой и улыбается. Как-то странно сознавать, что у тебя могут быть грязные ногти. Как-то непривычно чувствовать, что тело твое еще может пачкаться, покрываться грязью, которую ты сам можешь смыть.
2. Вчера ночью, стоя на часах, я вспомнил свое пребывание в семинарии. Столько тщетных надежд и волнений! Впрочем, это не так. Я должен был подняться на эту ступеньку, чтобы попасть туда, куда я попал. Только путь, которым я шел, мог привести меня сюда. То была «прекрасная» пора поисков и бесконечных разочарований. Я надеялся встретить любовь и понимание там, где был лишь холодный формализм, мертвая буква. Искать тепло очага там, где угас огонь любви к другому существу, к ближнему, – безумие.
3. В лагере жизнь по-прежнему сохраняет свою притягательность. Энтузиазмом охвачены все. Каждый день мы учимся вести партизанскую войну. Иногда нас посещают иностранные журналисты и представители интеллигенции, все они придерживаются передовых взглядов. Беседуют с нами. Фотографируют, но снимки будут опубликованы лишь после того, как наше движение охватит всю страну. Командир обладает необыкновенным даром организатора. Нам повезло, думаем мы, что он – с нами. У нас ежедневно один час отводится на дискуссии, на которых мы председательствуем по очереди: Командир принимает в них участие, излагает свои четкие и точные мысли, однако решение проблемы часто оставляет нам. Мы изучаем необходимые книги. Читаем и романы, и стихи. Чакеньо соблазнил меня идеей написать роман о партизанах.
– Вот уже и герой у тебя готов, – сказал он шутливо, указав на себя.
– Да, – ответил я, – о тебе я, во всяком случае, могу сказать, что характером ты так же суров, как сухие степи твоего Чако.
4. Командир беседовал с нами о том, как важна для нас дружба. Когда он говорил, я подумал о Карлосе. «Наверное, он уже стал священником», – сказал я себе с щемящей грустью, вспомнив нашу дружбу и часы, проведенные вместе. Дружба строится на основе общих интересов, общих духовных запросов, в этом проявляется общность корней у двух существ, связанных дружеской любовью.
5. Насколько я понимаю, есть некоторые расхождения относительно методов ведения партизанской войны и руководства ею. Ничего, разберемся; а пока мы каждый день упражняемся, готовимся к длительной борьбе, которая начнется примерно через полгода, если считать от сегодняшнего дня.
6. Нам приходится неожиданно покинуть центральный лагерь, со всем снаряжением, радиопередатчиками и прочим. Отряд правительственных войск наткнулся на одну из наших групп, охранявшую подходы к лагерю на дороге и ущелье. Командир не сомневается, что на нас донесли. Это в корне меняет наши планы. Похоже, они приняли нашего связного в поселке за торговца кокаином. Они его заподозрили, потому что он все время уезжал в сторону гор и тратил сразу крупные суммы на закупку большого количества продуктов.
7. Кажется, Командир неважно себя чувствует. Бродит в одиночестве по лагерю. Мы все замечаем, что его движения какие-то вялые. После того, как троих наших ранили, мы постоянно меняем расположение лагеря, уходя от преследования. До сегодняшнего дня Командир ничем не выдавал своей усталости. Никто не решается заговорить с ним. Все вопросительно смотрят на меня. Я набираюсь храбрости и подхожу.
– Вам нездоровится, товарищ?
– Ничего, пройдет.
Я теряюсь, не знаю, что еще сказать. Гляжу в хмурое, затянутое тучами небо.
– Наверное, будет гроза, – говорю я.
– Никакая гроза не может нас смутить.
Я перевожу глаза на Командира и с восхищением, не отрываясь, смотрю на него.
– Я устал, – говорит он, глядя в сторону. – Из городов приходят не слишком веселые вести. Все вы должны знать, что сейчас мы переживаем критический период.
– Мы готовы на любые жертвы, – говорю я и чувствую себя ребенком, который на уроке отвечает катехизис учительнице.
– В Революции все строго взвешено, и то, что для нее бесполезно, становится помехой, препятствием, – говорит Командир.
Тучи делаются все темней и темней. Ветер, дующий нам в лицо, насыщен влагой.
– Я… я тоже думаю о своих усилиях и жертвах во имя Революции, – говорит Командир. – Думаю о своих сыновьях, о…
Именно в этот момент звучат три-четыре отдаленных выстрела со стороны нашего тыла. Командир в одну секунду вскакивает на ноги; и вот уже он стремительно движется, отдает распоряжения, будто в этом вся его жизнь, будто он совсем не болен.
8. Пока мы шагаем по лесу, Чакеньо наклоняется ко мне и говорит:
– Может случиться, что кто-то из нас двоих погибнет в бою. Если это буду я, прошу тебя: вспоминай обо мне и расскажи кому-нибудь, какой я был, как боролся за свои идеалы…
Он на минуту умолкает, подыскивая слова, какие может подсказать ему его бесхитростный ум. Потом продолжает:
– Все-таки кое-что успокоит мне душу в мой смертный час. Ведь правда, если ты знаешь, что остаешься жить в чьей-то памяти, то ты умираешь не совсем, не целиком?
– Да, наверно. Но ты и
