Янка Купала - Олег Антонович Лойко

в книге, разграфленной голубыми и красными линейками, поэт сделал последнюю запись: «Купале на дорогу от п. Ив. 5 р.». Это был весь его капитал, нажитый в газете. Купала торопился; чернила не успели высохнуть, как он захлопнул книгу приходов и расходов — менее всего своих. Голубые и красные полоски не показались веселыми: от них, привычных, повеяло уже чем-то таким далеким, во что и поверить было трудно. Даже сердце защемило. Оно с болью отрывалось от прежней жизни, тем более что впереди ждала одна неизвестность. Отъезд был вынужденным, и строить какие-то планы не приходилось. Но сколько же ей — этой полной неопределенности — суждено продлиться? 28 сентября 1915 года уже из Москвы Купала напишет Б. И. Эпимах-Шипилло: «Настроение неважное — хуже всего то, что человек не знает, какое лихо ждет его завтра». Лихо, которое весьма и весьма многое определило в жизни и творчестве поэта, началось 8 августа. Спустя более трех лет, 3 ноября 1918 года, Купала в одном из писем признается: «По выезде из Вильно почти ничего не написал». И это была правда. Лишь в конце октября Купала взялся за перо — уже в Смоленске, на исходе невероятно тяжелого для него года. «Там, в Смоленске, — сообщал поэт тому же Эпимах-Шипилло, — весь трудный и жуткий 1918 год я, по правде, был как в беспамятстве». «Был как в беспамятстве» — пожалуй, очень точное самоопределение душевного состояния человека, с корнями вырванного из прежнего, устоялого своего существования, выброшенного в стихию бурную, переменчивую — в шквалистый океан, каким была в своем революционном кипении тогдашняя Россия.

Из Вильно Купала поехал к матери в Окопы. Оттуда — в Орел, по приглашению своего друга С. К. Живописцева, ветврача и общественного деятеля. Но в середине сентября он уже в Москве, а 23-го «явлен и записан» «Пресненской частью 2-го участка в доме Калинина № 27 по Тишинской площади». К матери Купала, видимо, ехал, чтоб оглядеться, разобраться в ситуации, да, собственно, ему больше и некуда было податься. Приглашение друга вспомнилось кстати, однако эта пересадка на пути из Окопов в Москву остается для нас в целом какой-то непонятной. Неточна тут и Владислава Францевна, когда пишет: «Из Вильно стали выезжать. Янка Купала тоже решил выехать, осуществить свою заветную мечту об учебе и в сентябре поехал в Москву, где поступил в народный университет имени Шанявского». А куда же и почему выпал Орел?..

В университет Купала действительно поступил, но вряд ли он думал о нем, покидая Вильно. На бланке заявления, написанного в управление Московского городского народного университета имени А. Л. Шанявского с просьбой зачислить его слушателем историко-философского цикла, Иван Доминикович, сообщая о себе «статистические данные», на вопрос, «чем занимаетесь сейчас в Москве, кроме обучения в Университете», отвечал: «Ничем». Возможно, именно это «ничем» уже тут, в Москве, и навело поэта на мысль поработать на себя — пойти дальше учиться, «так-сяк устроиться», как писал он Эпимах-Шипилло 28 сентября 1915 года, то есть пять дней спустя после прописки в Москве.

В том же заявлении в университет Шанявского Купала указывал и свой адрес: Владимиро-Долгоруковская улица, д. 27, кв. 73, а также телефон: 1-43-55. По этому адресу проживала старшая сестра Владиславы Францевны — Мария. Это с нею, маленькою, на руках одинокая француженка-парижанка приехала когда-то гувернанткой в Россию, обрела тут вторую родину, встретила и полюбила белоруса Франца Станкевича — будущего отца Владки.

И вот в Москве, в доме Марии, новая — после Вильно и Малых Бесяд — встреча Купалы и Станкевичанки, та именно встреча, когда люди, вскидывая в красноречивом жесте руки, обычно восклицают: «Судьба!..»

Судьба-го, конечно, судьба, однако нам тут видится не только ее указующий перст. Ведь просто быть того не могло, чтобы одна из звезд белорусской виленской молодежи да не знала, что произошло между другой звездой этой же молодежи и Поэтом. Быть не могло, чтобы Станкевичанка не знала и о том, что из Вильно Купала выехал к матери в Окопы: ведь она тут же — чуть ли не следом за ним — отбыла в Малые Бесяды. Виделись ли они в конце лета 1915 года в Бесядах? Говорил ли Купала Станкевичанке, что едет в Орел? Было ли у них условлено встретиться в Москве? Увы, на этот счет мы никаких свидетельств не находим, и остается только предположить, что поэту не удалось найти прибежища в Орле и он оттуда поехал на единственный известный ему огонек — в Москву. А дальше… Цитируем уже упоминавшееся письмо от 28 сентября: «Так-сяк устроился, и очень трудно с деньгами», «серьезно беспокоит призыв ратников 2-го разряда». О женитьбе — ни слова.

Но эта их встреча была решающей. Своей подруге по Вильно Констанции Буйло — примерно год спустя после свадьбы, уже в Белоруссии, в Полоцке, — Владислава Францевна говорила, «как они, встретившись в Москве с Янкой Купалой, вдруг почувствовали большую близость друг к другу, как Янка отогрел ее, одинокую на чужбине, помощью и опекой и как, наконец, они решили пожениться». «Я никогда не пожалею, что так случилось», — добавляла молодая жена Купалы, вполне по-женски забыв, что вовсе не поэт ее, а она поэта «отогрела… помощью и опекой» после краха большой любви, в военном лихолетье. Станкевичанка чутьем угадывала Путь Купалы, она сама искала Поэта, сама поехала за ним, почерневшим, точно лес после пожара, брошенным и вынужденным бросать — оставлять места, где он пытался свить, да так и не свил себе гнездо. И может, мысль о женитьбе сверкнула у него как надежда выйти из транса, обрести определенность и устойчивость в горящем и разваливающемся мире. Тем более что рядом был человек по духу близкий, которого он давно знал и который тоже давно шел ему навстречу.

Венчание происходило 23 января 1916 года в московском Петропавловском костеле. Сама Владислава Францевна об этом дне воспоминаний не оставила. Купала тоже. Единственно в письме из Полоцка от 26 сентября 1916 года (примерно в это время у них и побывала К. Буйло) поэт делился новыми заботами с Эпимах-Шипилло: «Жена моя немного болеет — что-то с нервами… Просто беда, и сама мучается, и мне счастья мало». Он просил профессора посоветовать хорошего знакомого врача, который поправил бы здоровье жены. Купала за жену искренне переживает, беспокоится, но уже само это письмо показывает, насколько теперь усложнилась его жизнь.

За женитьбой последовал и столь же неожиданный отъезд из Москвы — уже спустя неделю после свадьбы, 30 января 1916 года в Минске в паспорте поэта стояла печать: «Начальник XVI